Григорий Шелихов
Шрифт:
чтобы не видела, сколько он вытащил мелочишек, а оно опять все в
известность приходит... Ну и пошла меж алеутов слава: "Сильные знаки
имеют лусы, черные по белому рисуют. Поглядят на них и знают, что ты
закон нарушил..." "Все видит бумажка, сильней шамана бумажка!" - пошла
молва по острову. "Научи знаки писать и читать", - начали они просить.
А коим не давалась грамота, те детей приводили. "Я стар, говорят, не
дается мне мудрость, детей обучи!"
воровства их отучил порядочно и в грамотеи произвел. Пришлось всех
грамотных и письменных из добытчиков в учители поставить!
Зверобои и сами восторгались выдумками своего атамана, бескровным
путем закреплявшего лад и согласие кыхтаканцев с русскими.
– Умен, ох умен Григорий Иваныч, выдумал такое! Ему бы министером
быть, и не в Сибири, а в самом Питербурхе... Навсегда замирил
американцев! - переговаривались между собой добытчики, обсуждая со
своей точки зрения поступки Шелихова.
Но об экспедиции в Калифорнию никто из промышленников и думать не
хотел: "Блажит, а может, куражится в отместку за спор", как называли
работные недавнее столкновение с хозяином.
Наталья Алексеевна и пылавший великой страстью к славе родины и
русского имени старик Самойлов с тревогой приглядывались к непонятному
поведению Шелихова. После "бунта" Григорий Иванович перестал говорить
о своих замыслах, которым раньше уделял много места в беседах. В этих
разговорах с близкими людьми он любил прощупывать слабые места своих
намерений. Выбрав удобный момент, в присутствии одной только Натальи
Алексеевны, старик Самойлов после вербовки алеутов в байдарочную
армаду подступился к мореходу.
– Григорий Иванович, в Калифорнию плыть - добром не кончится.
Пороху-то всего два бочонка осталось, и тем, что на Кыхтаке останутся,
в обрез придется... А на алеутов, - добавил он после некоторого
молчания, - на них полагаться нельзя, особливо ежели приметят, что
огнеприпасы у нас вышли. Плыть в Охотск надобно и в том же году назад
возвернуться, чтоб на пепелище не прибыть.
– Ты и поплывешь, Константин Лексеич. Так и приговорили -
стариков послать, в родной земле костям покой могли бы найтить, и
ослабших, которым мука и крупа нужна да печь с бабой...
– А я покоя костям не ищу и в твое место с охотой встану, если
поедешь для ради людей в Охотск, - просто ответил Самойлов.
Противу мужа встала и Наталья Алексеевна.
– Гришата, - прижав руки к груди, просительно сказала она, -
брось ты эту Камиформию. На кой прах эта американская земля русским
людям сдалась?
на детонек, на доченек хочу еще раз глянуть... Неужто я того перед
тобою не заслужила? А еще тебе скажу: за... затяжелела я и боюсь в
Камиформию плыть, а одной остаться еще боязней. Сплывем в Охотск,
разрожусь, пока соберешь припасы на корабль, - и опять возвернемся,
токмо уж с сынком... его никому не оставлю!..
Шелихов сдвинул брови. Уставился на жену. Молчал.
Наталья Алексеевна попала в самое слабое место души морехода - он
жаждал иметь сына, наследника и продолжателя заполонившего его дела.
Выпавшими на его долю двумя дочками, чужекровной и своей, которых
любил, он в глубине души был неудовлетворен, хотя и виду в том не
подавал Наталье Алексеевне. Признание жены и уверенность ее, что родит
сына, затмили его стремление к богатству и славе простой человеческой
радостью.
– Что, сынок, - тепло отозвался Самойлов, - неужто и для такого
случая от неверного марева не откажешься?.. С наследником поздравляю,
ваше степенство! - шутливо сказал старик. - Ты корабль ведешь, а я
остаюсь...
Григорий Шелихов почувствовал, что отклонить приведенный женою
резон - значит потерять жену и сына, а с ними и самый смысл своих
достижений. Приняв решение плыть в Охотск, мореход ни о чем уже больше
не думал.
– Давно понесла?
– заботливо спросил он жену.
– Успеем доплыть!
– благодарно ответила ему Наталья Алексеевна.
В эту долгую зимнюю ночь, ворочаясь на скамье у стены, Григорий
Иванович вспоминал события последних лет жизни, свое поведение и
отношение к людям, с которыми сталкивала судьба, и встал утром с
решением загладить былые промахи, исправить ошибки.
– Константин Лексеич, прикажи писарьку нашему приговор составить
и поименные реестры на добро добытчиков заготовить... Приказчиков
компанейских и начальство в Охотске ты знаешь! Всю пушнину своей
объявят и расхватают, а судиться с ними - с богатым да сильным на
правеж в ряд не становись, запутают! Писарское писание мне подай, я в
контрактах и запродажных записях собаку съел, подправлю где надо, чтоб
людей не обидели. Меня на мякине не проведешь!
– деловито распорядился
Шелихов.
На другой день в кажиме, у жарко растопленных каменных печурок,
под развешенным на просушку портяночным тряпьем, в тяжелом, спертом
воздухе, смешанном с запахами зверя, рыбы, одежи и другой поскони,