Харама
Шрифт:
Обрадовавшись, Хуанито и Амадео вскочили со стульев и с воплем «ура-а-а!» бросились к двери.
— Подождите меня! — закричала Петрита.
Амадео задержался в дверях.
— Пошли! — сказал он сестре, взял ее за руку, и оба скрылись в коридоре.
— Я уже не мог смотреть на детей. Думал, с ума сойду. Пусть побегают, порезвятся. В кои-то веки выбираемся за город — раз в году.
Петра покосилась на мужа и сказала, обращаясь к Нинете:
— Вот тебе отцовское воспитание. Ничего другого ему в голову не пришло. Отпустить детей, чтоб
— Не знаю, зачем ты так говоришь, — возразил муж. — Вечно у тебя на уме плохое. Я это делаю потому, что нельзя же детей целый день держать на привязи, как нравится тебе. И так они круглый год заперты на четвертом этаже. А ты держишь их у своей юбки и в такой день, когда они могут вволю побегать.
— Ну скажи пожалуйста! На то и родители, чтобы присматривать за маленькими детьми. Иначе как привить послушание и уследить, чтобы с ними ничего не случилось?
— А что с ними, по-твоему, должно случиться? Чем скорее привыкнут к самостоятельности, тем проще им будет жить и научатся сами, без посторонней помощи о себе заботиться. Единственно чего можно достичь твоим способом — это застращать их так, что они всегда будут нуждаться в опеке.
— Вот и нужны родители, чтобы дети чувствовали, что ими руководят.
— Очень хорошо. И когда им стукнет двадцать, как радостно будет видеть, что они без родителей шагу ступить не могут.
— Ну что опять затеваете спор? — вмешался Серхио.
— Нет, Серхио, в самом деле, он же детьми не занимается… Вот скажи ты…
— Знаешь, Петра, — сказал Серхио, — я думаю, ничего с детьми не случится, если они полчаса побегают на свободе. Ведь здесь, в деревне, нет ни машин, ни других опасностей, это же не город. И ты смотри, какими смирными и послушными были они целый день.
— Так-то оно так. Но я сказала то, что должна была сказать. Если отец всячески старается помешать воспитанию, так нечего потом меня винить. Это его дело. И хорошо еще, что они в трусиках, не то посмотрел бы, во что превратится их одежда, когда они вернутся. Тут уж мне… — И она махнула рукой.
— Вот взгляни на нее, — сказал Фелипе, кладя руку на голову Фелиситы. — Она сегодня на высоте. Будто пришита к твоей юбке! Провела воскресенье — хоть плачь. Но в примерном послушании. Она привыкла, ей нравится скучать, ее уже и заставлять не надо.
Фелисита молчала, а отец продолжал, не снимая руки с головы девушки:
— Этой надо ставить пятерку за тупое повиновение.
— Не хватало только, чтоб ты еще издевался над девочкой. Только этого и не хватало. Не обращай внимания, доченька. Иди ко мне.
Петра привлекла дочь к себе, но Фелисита уже шмыгала носом и молча роняла слезы на толстую голую руку матери. Потом вдруг вскинула голову, как разъяренная змея, и в порыве злости крикнула отцу сквозь слезы:
— Что я тебе сделала? Скажи. Я тебе ничего не сделала! Если я тупая, тем лучше! Да, лучше! Так и знай!
— Вот видишь? — со злобой произнесла Петра. — Видишь, чего ты добился!
Фелипе ничего не ответил, потом встал:
— Пойду ненадолго к Маурисио.
Проходя мимо кухни, задержался, уперся руками в дверной косяк. На кухне были жена и дочь Маурисио.
— Пойду потолкую с вашим мужем о том, что новенького.
— И прекрасно. Он там сейчас с посетителями. Не то он весь день провел бы с вами в саду.
— Вот я к нему и иду. Если гора не идет к Магомету… Пока.
Маноло прошел через зал, не останавливаясь, едва попрощавшись на ходу.
— Ушел… — сказал Лусио.
Маурисио пожал плечами:
— Видно, была гроза.
Вскоре появились Чамарис и оба мясника. Маурисио спросил их:
— Ну что, получился праздничек?
— Какой праздничек?
— Да с женихом моей дочки.
Высокий мясник покачал головой:
— Ах, вот что ты хочешь знать! Похоже, что-то было. Он ушел?
— Выскочил как ошпаренный.
— Так и должно было быть.
— Вы что-нибудь слышали?
— Слышать не слышали. Все было тихо-мирно. Но мы видели его лицо, этого достаточно.
— Понятно. Но в общем-то — что?
— Ты хочешь все сразу, так нельзя, — засмеялся высокий мясник. — Ну да, она послала его ко всем чертям, сама сказала. Ты доволен?
Маурисио принялся доставать стаканы?
— Так дураку и надо. Что будете пить?
Клаудио подтолкнул локтем другого мясника и сказал, кивнув на Маурисио:
— Ты только погляди, как он радуется. Это вместо того, чтобы огорчиться, ведь дочь с женихом поссорилась.
— Он все время на него косо смотрел, — сказал Чамарис. — Душа не лежала. Интересно, кто же его кандидат?
— Никакого кандидата нет, — ответил Маурисио. — Пусть будет кто угодно, только не этот ловчила: с души воротит, как увижу его морду. Да еще и профессия у него такая…
— А чем он занимается? — спросил шофер.
— Чем занимается? Я почти никому об этом не говорил, стыдно было. Агент по продаже пуговиц! Представитель фирмы пластмассовых пуговиц. Кому сказать!
Все засмеялись.
— Смейтесь, смейтесь. Смех один, да и только!
— Ну ладно, наливай. Глядите, как взвился! — сказал Клаудио. — Видно, парень этот малость портит тебе кровь.
— Ты себе и представить не можешь, — продолжал Маурисио, наполняя стаканы. — Пуговичный коммивояжер! В один прекрасный день он сюда заявился с альбомчиком под мышкой, вы бы только видели: картонные листы, ну, вроде как вон в том календаре, а на них — рядами пуговицы всех фасонов и размеров, выбирай, какие хочешь! Что может быть смешнее? Куда лицо спрятать от стыда, если такой окажется твоим зятем? Мужчине таскаться по улицам с такой штукой!.. Господи, столько на свете профессий, и хороших и плохих, так надо же, чтоб на мою голову свалилось такое! В жизни не придумаешь!