Харама

Ферлосио Рафаэль Санчес

Мясники веселились вовсю. Пастух сказал, смеясь:

— Да, для нее это, видно, был удар.

— Такое встретишь только в глухой деревне, — заметил кто-то из присутствующих. — Не то что здесь, под Мадридом, где народ давно испорчен, и всего повидал, и все знает.

— Испорчен, ох как испорчен, — согласился пастух, качая головой.

Дон Марсиаль послюнил копчик химического карандаша и записал на мраморе счет игры. Шофер в замасленном комбинезоне сказал:

— Достаточно взглянуть, как поставлены свечи

в этой модели и в модели «пежо» сорок шестого года. Ерундовая разница, но… — Тут он обернулся к Маурисио. — Налей-ка нам еще по стаканчику, мне и этому сеньору. Понимаете, некоторые фирмы стараются вносить технические новинки в каждую модель, которую выпускают.

— Да, да. Но есть и такие, которые изменяют только кузов. Внешний вид — вот что привлекает. Так сказать, фасад. А «пежо» — это да, это серьезная фирма.

— Конечно. Держите, — протянул он собеседнику стакан, только что наполненный Маурисио. — В машинах, как и во всем прочем, важно в конце концов то, что внутри. Как и во всем на свете. Почему с машинами должно быть иначе?

Появились Кармен и Сантос, который вел за руль велосипед.

— Уже уезжаете? — спросил Маурисио.

— Да, уезжаем. Знаете, нам надо пораньше. Остальные еще побудут.

— Ну что ж… Надеюсь в следующее воскресенье снова видеть вас здесь. — Он вытер руку полотенцем и через стойку протянул Сантосу.

— Тот, высокий, остался, он сегодня за всех будет расплачиваться, — сказал Сантос, пожимая протянутую ему руку. — Чтобы не возиться с расчетом сейчас, ладно?

— Конечно. До скорого свидания, молодые люди.

— До свидания. Всего хорошего, — ответил Сантос, поднимая над порогом переднее колесо велосипеда.

— Заказали?

Патефон стоял на стуле. Из противоположного угла сада на молодежь смотрели жена и родственники Оканьи.

— Сейчас принесут вина.

— Я пью полынную, — сказал, смеясь, Сакариас.

Затылком он касался живой изгороди, поскольку стул отодвинул назад. Патефонный диск трясся, пока его хозяин крутил ручку.

— Что это за полынная? — спросила Мели.

— Восточный напиток.

Сакариас засмеялся. Тонкими и вытянутыми чертами лица он напоминал борзую.

— Значит, ты?..

— Я родился в Багдаде. Ты не знаешь?

— То-то оно и видно!

— Не веришь? Я показал бы тебе метрику, но она на арабском языке, все равно не поймешь.

— Да ладно, верю тебе на слово.

Они уселись за большой стол слева от входа, у капитальной стены дома. Парень с красивыми зубами стоял рядом с тем, который наводил патефон.

— Ну, где же музыка?!

— Минуту терпения.

Алисия спросила:

— А что у вас за пластинки?

— Не первой свежести.

— Для танцев сойдут, — сказал Самуэль. — Даже самба есть.

— Это хорошо.

— И танго «Морской волк» в исполнении Гарделя^[22].

— Вот

уж это действительно последний крик! — засмеялся Фернандо.

Блондинка, подруга Самуэля, откинулась назад вместе со стулом и оперлась локтями о подоконник выходившего в сад окна, грудь она выпятила вперед. На девушке была алая блузка.

— Сядь по-другому, — сказал ей Самуэль.

— Почему?

— Сломаешь стул.

— У кого иголки? — спросил хозяин патефона.

— Ты же их взял.

Он похлопал себя по карманам и услышал, как зазвенели иголки.

— Ты прав. Что поставим?

— Ну как, работает? Давай тогда румбу.

— Первое, что попадется, — сказал Рикардо, сунув руку в сумку. — Вот эту.

— Ну-ка, что там?

— Не скажу, сюрприз.

Пять мадридцев, которые пришли еще засветло, сидели за столиком напротив, возле курятника. Петра посмотрела на часы.

— Ох эти дети, что за дети… Пора бы уж.

Серхио повернул свой стул так, чтобы видеть середину сада, где начинались танцы.

— Сейчас придут.

— И мой-то хорош! Должно быть, хлещет там вино…

— А нам еще нужно растопить плиту и приготовить ужин, — рассудительно сказала Фелисита, поддерживая мать.

— Ну конечно! Никто ни о чем не думает! — отозвалась Петра.

Все четверо смотрели на патефон и на ребят, сидевших с Мигелем и Сакариасом.

— Дай ты своей семье хоть немножко свободы, Петра.

Луч солнца, который прилег на неприкрытую зеленью стену, между столиком семьи Оканьи и столиком пяти мадридцев, становился все тоньше и наконец совсем исчез, и весь сад погрузился в тень. Над наружной стеной появилась голова Хуанито. Заиграла музыка.

— Ку-ку, мама! Мамочка, посмотри, где я!

Звучал знаменитый пасодобль «Канарские острова».

— Хуанито!.. Это что такое, спустись немедленно! Сейчас же идите все сюда! Быстро!

Голова Хуанито исчезла.

— Господи! Ну что за разбойники!

Рикардо пошел танцевать с девушкой в черном. В углу Фернандо смеялся, сидя рядом с Марияйо; она вовсю кокетничала, играя своими китайскими глазами.

— Ну и девчонка! — сказал Фернандо. — У тебя такие глаза, детка, каждый в отдельности — целый фильм. Двойная программа, да еще на беспрерывном сеансе. Потанцуем?

Марияйо, смеясь, согласилась.

— Эй, пропусти-ка нас.

Сакариас пододвинул к столу свой стул, и они прошли за ним, задевая спинами листья жимолости. Появился Маурисио с подносом.

— Поставьте сюда, пожалуйста.

— Ого! — сказал Маурисио. — На этот раз вы приехали во всеоружии.

Он снимал с подноса стаканы, беря их сразу по четыре в обе руки, и ставил на стол.

— Простите, что вы сказали?

— С музыкой приехали, — кивнул Маурисио в сторону патефона.