Хищники Аляски

Бич Рекс

Гленистэр вошел в гостиницу и протолкался в театр. Он был недоволен и сосредоточен и молча прошел мимо окликавших его знакомых.

– Что сегодня с Гленистэром? – спросил один из присутствующих. – Он какой-то странный.

– Разве вы не знаете? У него отняли «Мидас». Он страшно расстроен.

Девушка вдруг встала, не кончив сдачу.

– Не останавливайтесь, – сказал Кид, в то время как вокруг стола раздался недовольный ропот. Но она отрицательно покачала головой, со скучающим видом натянула перчатки, встала и смешалась с толпой.

На нее смотрели многие, но мало кто приветствовал. Она ни с кем не разговаривала; в ней чувствовалось какое-то достоинство, которое ограждало от каких бы то ни было посягательств толпы.

Внезапно она остановила лакея и стала его о чем-то расспрашивать.

– Он наверху в ложе, в галерее, – ответил лакей на ее вопрос.

– Один?

– Да, по крайней мере только что был один. Может, теперь к нему влез кто-нибудь.

Минуту спустя Гленистэр, наблюдавший сверху за залом, был выведен из мрачной задумчивости звуком захлопнувшейся двери ложи и шелестом шелковых юбок.

– Уходите, пожалуйста, – сказал он, не поворачиваясь. – Я не нуждаюсь в обществе.

Не получив ответа, он опять заговорил.

– Я пришел для того, чтобы посидеть в одиночестве.

Тут он остановился, потому что девушка подошла к нему и прижала две горячие руки к его щекам.

– Мой мальчик, – прошептала она, и он быстро встал.

– Черри! Когда ты приехала?

– Уже давно, – нетерпеливо сказала она. – Я приехала из Даусона. Мне сказали, что ты тут. Я ждала, сколько было мочи, и вот сама пришла к тебе. Ну, рассказывай про себя. Покажись скорее.

Она потянула его к свету и жадно глянула на него снизу вверх большими томными глазами. Она держала его за отвороты пиджака и стояла так близко к нему, что он ощущал ее теплое дыхание.

– Ну, что же, – сказала она. – Поцелуй меня.

Он взял ее за руки и отнял их от своей груди, потом сказал, серьезно глядя на нее:

– Нет. С этим все покончено. Я уже говорил тебе перед отъездом из Даусона…

– Кончено? Нет, мой мальчик! Это ты так думаешь. Ничего не кончено – и не может кончиться. Я люблю тебя. Я тебя не отпущу!

– Шш, – прошептал он. – В соседней ложе люди.

– Мне все равно. Пусть слушают, – воскликнула она с чисто женской отчаянностью. – Я горжусь моей любовью, я сама им всем скажу, всему свету скажу.

– Видишь ли, моя девочка, – сказал он спокойно, – мы уже имели с тобой длинный разговор в Даусоне и пришли к заключению, что нам лучше разойтись. Я тогда с ума по тебе сходил, как и многие другие, но в конце концов пришел в себя. Наши отношения ничем хорошим не могли кончиться, и я сказал это себе.

– Да, да, я знаю. Я думала, что забуду тебя, но, только когда ты уехал, я поняла, как ты мне дорог. Как я мучилась эти два года.

Теперь нельзя было узнать той холодной женщины, которая только что входила в игральный зал. Голос ее дрожал от страсти.

– Я знала множество мужчин, и они любили меня, но я никого на свете не любила до того, как встретилась с тобой. Они добивались меня, а ты был равнодушен. Ты заставил меня прийти к тебе. Может быть, это-то меня и покорило. Так или иначе – я больше не в силах бороться с собой, я всем пожертвую, все сделаю ради того, чтобы быть подле тебя. Смотри, я прошу тебя как нищая. У меня нет больше гордости… Я дура… я дура… но я ничего не могу с собою поделать.

– Мне очень жаль, что так вышло, – сказал Гленистэр, – я не виноват, и все это ни к чему.

Она, дрожа, стояла перед ним, и свет угасал в ее глазах.

Но вдруг в лице ее произошла характерная перемена. Она улыбнулась, и ямочки появились на ее щеках. Она села и задернула занавеску.

– Хорошо, – сказала она, взяв его руку и прижав к своей щеке. – Я все-таки рада видеть тебя, и ты не можешь помешать мне любить тебя.

Он погладил свободной рукой ее волосы.

– Дела мои очень плохи сейчас. У нас отняли участок.

– Ба! Ты знаешь, что надо делать. Ты не калека. У тебя есть руки и ружье.

– Вот это самое говорят мне все старожилы, но я не знаю, что делать. Прежде я знал, а теперь не знаю. Я постарался пойти на соглашение с законом, с представителем его по имени Мак Намара, крупным человеком. Дэкса не было, и я допустил их на участок. Когда же Дэкс узнал об этом, он чуть не лишился рассудка, и мы впервые поссорились. Он думал, что я испугался.

– Не может быть. Я знаю его, а он знает тебя.

– Это случилось на прошлой неделе. Мы наняли лучшего адвоката в Номе, Билла Уилтона, и пытались добиться снятия ареста. Мы предлагали какой угодно залог, но судья не принимает его. Мы требовали апелляции, но он отказал нам. Дела идут все хуже и хуже. Нам даже не дали возможности защищаться. Просто посадили к нам инспектора, руководящего работами, и дело с концом. Говорят, что с точки зрения законности это сущее безобразие, но что делать! Чего они добиваются? Вот что меня интересует. Я совсем убит, потому что сам кругом виноват. Если бы я знал, что дело повернется таким образом, я не отдал бы своей собственности без борьбы и хотя бы в тот первый раз прогнал их. Компаньон мой от огорчения запил – впервые за двенадцать лет. Он говорит, что я проворонил прииск и теперь должен найти способ вернуть его. Он готов разорвать судью в клочки.

– Не имеют ли они зуб лично против тебя и Дэкстри? – спросила она.

– Нет. Мы не единственные потерпевшие; они точно так же забрали и остальные богатые участки, и Мак Намара повсюду назначен инспектором. Впрочем, от этого мне нисколько не легче. Шведы в ярости: они наняли всех лучших адвокатов в городе и ругаются на отчаяннейшем американском жаргоне. Дэкстри хочет собрать всех наших друзей и выбросить вон инспектора. Ему до смерти хочется кого-нибудь укокошить, но этого никак нельзя допустить, так как у них есть солдаты, на поддержку которых они могут рассчитывать. Нас предупредили, что войскам отдан приказ силой оружия защищать постановление суда. Я не понимаю, к чему клонится весь этот заговор, так как не верю в продажность старика-судьи. Девушка не допустила бы его до этого.

– Девушка?

Черри Мэллот наклонилась вперед, чтобы как следует разглядеть обеспокоенное лицо юноши.

– Девушка. Какая девушка? Кто она такая?

В голосе ее уже не было прежней ласковой томности, и губы ее сжались. Какое красноречивое лицо. На нем так ярко выражается вся гамма ее переживаний от любви до ненависти. Как легко менялось оно в былые дни в зависимости от его прихоти.

«Чудесный, избалованный маленький зверек, и притом очень опасный», – подумал Гленистэр.

– Какая девушка? – повторяла она.