Холод
Шрифт:
И тем не менее он твердо знал, что не вернется. Ему надо было добраться до своего друга, пора было сделать это. Откладывать встречу больше не имело смысла. Еще в квартире у Инги Филиппов понял, что прятаться бесполезно. Чем дольше он медлил, увиливая от неприятного разговора, от самого неприятного и тяжелого, как ему теперь казалось, разговора в своей жизни, тем злее эта самая жизнь подбрасывала ему сюрпризы, и, судя по всему, запасы дерьма для Фили у нее были не ограничены. Ему необходимо было увидеться с другом, сказать ему правду и уехать наконец из этого ада.
Но для начала неплохо было добраться до цели живым.
По хорошему, конечно, стоило вернуться в квартиру Инги и попросить хоть какую-то зимнюю одежду, однако Филиппов уже был Одиссей, и плаванье уже началось. Посейдон разверз пучину, корабли потеряли дорогу назад. Проскочить
Оставалось проложить маршрут, чтобы двигаться только домами и не выскочить куда-нибудь на пустырь, – необходимо было прочертить пунктир для корабликов, минуя циклопов, сирен, лотофагов, Цирцею, Харибду и что там еще. К тому же при везении можно было поймать машину.
Филиппов бежал на непослушных ногах, которые не всегда успевали сгибаться в коленях. Первые десять шагов бежал быстро, постукивал подошвами, как веселый мастер чечетки, но ближе к соседнему дому стал замедляться. Нога шла уже не так бодро, веселый стук там внизу приумолк, потом что-то хрустнуло, и Филя подумал, что переломилась одеревеневшая стопа. Боли он не почувствовал. При такой мощной анестезии наверняка можно было оторвать ему всю ногу – потерю он бы заметил только из-за того, что реже начал шагать. Наконец бег его совсем прекратился. Ноги окончательно обрели бескомпромиссную гибкость костылей. Но спасительный подъезд был уже близко. Уже в зоне видимости. Выплывал из темноты и тумана подобно утесу, которого так жадно ищет взгляд моряка. Не того моряка, который в тепле и на палубе, а того, который на утлой дощечке, покачивается над бездной и почти не гребет. В такой ситуации главное, чтобы волной не протащило мимо, не унесло обратно в бездонную тьму.
«Только бы… не домофон… Господи… пожалуйста… не домофон…» – отрывисто думал Филя, штурмуя крыльцо.
Бугристая наледь на бетонных ступенях сильно осложняла подъем. Поскальзываясь, Филиппов отчетливо представлял глухой и слегка чавкающий звук, с которым раскалывается его череп об острый бетонный выступ.
«Я, кажется… ходить разучился… Блин… я как зомби…»
– Ты еще хуже, – усмехался демон пустоты, поджидавший Филиппова на крыльце и уплетавший мороженое.
– Пошел… в задницу, – пробормотал Филя, хватаясь голой рукой за перила, чтобы не упасть, и беспомощно содрогаясь всем телом. – Не до тебя…
– Сам пошел! Эскимо будешь?
Филиппов проковылял мимо демона и потянул дверь. Легче было открыть запечатанный на случай ядерной атаки стратегический бункер.
– Домофон… – простонал Филя.
– Дурак, что ли? – смеялся у него за спиной демон. – Электричества по всему городу нет. Какой домофон? Точно не будешь мороженое? Если нет, я доедаю.
– А почему… дверь заперта?
– Тупим? Она примерзла. Дергай сильнее.
Оказавшись в темном подъезде лучше всего не суетиться. Лучше всего замереть у самой входной двери и хорошенько прислушаться. Мало ли кто там окажется кроме вас. Особенно если вы на Крайнем Севере. Где нравы просты, а поступки стремительны и жестоки. И если подъезд уже два часа не отапливается. И в городе творится черт знает что. Самое правильное – тихонько сползти по стеночке на пол, скукожиться где-то в углу, ощупать подошву, чтобы удостовериться, что лопнула только она, и тихо перевести дух, радуясь тому, что ноги пока в порядке. И если из темноты к вам приблизится что-то большое, и вы совершенно не понимаете, что это может быть, вы просто чувствуете, как оно подошло и стоит в нескольких сантиметрах от вас и дышит – не надо пугаться. Не надо вскакивать, не стоит кричать. Изменить уже ничего невозможно, и самое лучшее будет протянуть вперед руку, нащупать что-то лохматое, теплое и на самом деле большое, потом подтянуть это к себе, уткнуться лицом в густую вонючую шерсть, прижаться всем телом к нему и попытаться хоть немного согреться. А пока это все происходит и вас еще время от времени пробивает судорожный озноб, не надо ни в коем случае думать о том, как эта молчаливая псина сумела войти в подъезд, минуя тамбур из трех дверей, расположенных лабиринтом и посаженных на такие пружины, что стоит чуть зазеваться, и любую собаку перешибет пополам. Особенно такую большую. Особенно такую теплую. Особенно такую послушную. Нужно не думать об этом, а просто сидеть, прижавшись к ней каждым квадратным сантиметром, каждым квадратным миллиметром, каждой миллисекундой вашего тела, которое теперь живет лишь во времени, ибо пространство исчезло. Надо впитывать эту псину в себя, поглощать ее, растворять без остатка, а если вас вдруг безмолвным ангелом осенит, что это не просто собака, вышедшая к вам из холода и темноты, не просто густая и жесткая шерсть, от которой несет мочой, одиночеством и заразой, а тот самый пес, та грустная тварь, что в прошлом году затихла в петле на высоте четырех метров над сценой, – если вы вдруг поймете, кто к вам пришел, то лучше всего зарыться лицом в этот теплый удушливый смрад, найти в нем подрагивающее ухо и наконец прошептать ни разу так и не сказанное: «Прости меня. Я больше не буду».
Шаги на лестнице пес услышал раньше Филиппова. Тому все еще казалось, что они в этом космосе абсолютно одни, а собака уже напряглась, внутренне отстранила его от себя, заскулила. Через пару секунд услышал и он. Сверху быстро спускалось несколько человек. Один из них был ребенок. Он что-то спросил высоким и странным в этой темноте голосом, но ему не ответили. Слишком заняты были ходьбой. Шаги в оленьих унтах раздавались как мягкое тум-тум. Как будто потревоженные антилопы передвигались в густой траве. Потом замелькало пятно света. Тот, кто шел впереди, нес фонарик. Молча они спустились по лестнице, молча прошли мимо Филиппова, который зажал псу морду рукой, молча вышли на улицу, и только ребенок, толстый в своих одеждах, как снеговик, успел протянуть руку в сторону извивающегося в объятиях Фили пса. В последнюю секунду перед тем как за ними гулко захлопнулась дверь, псина отчаянно дернулась и, цапнув мимоходом Филиппова за ногу, выскочила в тамбур.
Сердце у Фили бешено застучало. Ощущение было такое, как будто ему снова изменила вероломная Нина. Засопев, он в ярости вскочил на ноги и бросился к выходу. Ему хотелось немедленно догнать пса и наказать его за неверность – пинать, бить, рвать на клочки бессердечную тварь.
– Он в машине, – подсказал демон пустоты, галантно придержавший на крыльце тяжелую внешнюю дверь. – С этими уезжает.
Рядом с гаражом напротив подъезда стоял окутанный выхлопными газами «уазик». Мужик в громоздком пуховике грохотал металлическими запорами, закрывая дверь гаража. Включенные фары светили прямо в него, поэтому он не заметил, как Филя, пару раз опасно скользнув на крыльце, слетел вниз по лестнице, подбежал к машине, распахнул заднюю дверцу и нырнул внутрь.
В «уазике» было невероятно тесно, но он сумел захлопнуть за собой дверь. Навалившись на закутанного в шарфы и шали ребенка, он услышал, как тот что-то пискнул, затем вскрикнула женщина, сидевшая рядом, потом кто-то возмущенно сказал: «Тохто!», и уже в следующее мгновение за руль в клубах пара ввалился мужик в огромном пуховике. Почуяв неладное, он завертел головой, завозился, как потревоженный в берлоге медведь, и злобно уставился на притихшего Филю. Секунду в «уазике» стояла гнетущая тишина.
– За мной! – рявкнул демон пустоты, открывая дверь и выдергивая Филиппова из машины.
– Сюда нельзя! – зашипел тут же кто-то из темноты. – Вы с ума сошли? Нельзя посторонним!
– Нам можно, – буркнул демон и потянул Филю за руку. – Не отставай.
Рука его была так приятна на ощупь, так надежна и вселяла такую уверенность, что Филиппов, ни секунды не сомневаясь, ухватился за нее, как в детстве хватался за рукав маминого пальто на оживленной улице, или за плавник дельфина во сне.
– Вы куда? – шелестело у них за спиной. – Вернитесь немедленно!
– Идем, идем, – торопил его демон. – Не обращай внимания. Каждая вошь будет из себя начальника строить… Тут осторожней… Смотри под ноги. Где-то должен быть люк…
В кромешной темноте перед ними что-то забрезжило. Из-под пола сочился мертвенно синий свет.
– Не свались, – шепотом предупредил его демон. – Сначала ногой ступеньку нащупай, там лестница.
Филиппов, то и дело до этого запинавшийся и путавшийся в каких-то тяжелых портьерах, вздохнул с облегчением. Синий свет его успокаивал. Это было опять как в детстве, когда он увлекся фотографией. В бесконечно уютной ванной комнате, где он запирался со своими кюветами и фотоувеличителем на всю ночь, было так же спокойно, правильно и безопасно. Только свет от фонаря был красным, а не синим. Но это не имело значения.