Хранитель времени

Лемеш Юля

Последние слова она вдруг произнесла вполне нормальным, даже тихим голосом. Словно извиняясь.

– Осторожно! Не упадите!

Ну ее, Графиню эту. Все испортила, зараза. Какие тут размышления? Какой тут успокоенный ум? Помирать она собралась. Как же! Орет как наша физручка. С такими легкими она нас всех переживет. Как и наша крыша, если ее не обновят. Старые крыши они долговечнее новых. Вон на соседних домах жесть как сверкает, так и течет. Да и зимой сосульки на новых были как сопли мамонта.

Чертыхаясь,

я спустилась через чердак на лестницу и столкнулась с Панком, который особенным образом трезвонил в дверь и уже собрался ее выламывать. Ударяя в нее плечом, а потом дергая за ручку.

– Ты дура, да? Тебе что велено было делать?

– Да что ж вы все на меня орете!

– На тебя не орать, тебя прибить надо!

Он затолкал меня в квартиру, схватил за шею, не больно, даже смешно, и погнал на кухню.

Где на столе, на моей любимой яркой клеенчатой скатерти, лежала черная однозначно дохлая кошка.

– А вот про окно я забыл, – Панк уронил пакет с едой на пол и полез закрывать окно.

– Я его всегда утром открываю. Чтоб проветривать. В другие воздух не хочет проходить. Такая вот циркуляция, – оправдывалась я, рассматривая кошку.

Кошка была некрасивая. С оскаленными зубами. Словно она рычала на своего убийцу перед смертью. И еще она была какая-то плоская.

– Пошли к Вовану. Угостим его вкусненьким. Заодно кошака выкинем. Пакет дай, а то так ее стремно нести. Народ не поймет юмора, – как ни в чем не бывало, предложил Панк.

Я не стала смотреть как он упокаивал кошку. Приятно было то, что руки он мыл долго.

Тут я снова вспомнила про листовки и начала сопротивляться, когда Панк выталкивал меня из квартиры.

– Прекрати! Не то я тебе кошку на память оставлю!

Двор был пуст. Даже Маркел смылся. Я шла как на плаху, боясь смотреть на окна. Я даже не сомневалась, что на меня оттуда все глядят как на порочную заразную преступницу. И у каждого в руках по листовке. А еще у них есть письма, в которых написано, что я – блядь и у меня СПИД.

– Готовьтесь! – прокричал Гриша из форточки.

Я чуть обратно домой не убежала.

– Готовьтесь, скоро воду отключат. На три часа, – уточнил Гриша.

– Вот придурок, – тихо выругалась я, хотя так не думала.

Избавившись от пакета, Панк пробормотал «У кошки – восемь жизней за спиной, последняя – девятая – в помойке».

У Вовы мне стало спокойнее. Наверное, так чувствовали себя крестьяне, удравшие от врагов в крепость феодала.

– Беззащитная. Уязвимая. Дошедшая до дурки от страха, – подытожил Вова, выслушав обстоятельный рассказ Панка.

– Ничего она не трусливая. Помнишь, как я с ней познакомился? Мы тогда еще про Россию думали.

По виду Панка я сразу поняла, он будет сейчас нести всякую фигню, лишь бы отвлечь меня от листовок и дохлой кошки.

Так оно и оказалось.

– Я хорошо тот разговор помню. Она тогда власть глистами обозвала, и про корову, у которой вымя оторвали, но доить не перестали – тоже понравилось. А я представляю нашу родину исключительно в виде юной женщины, – Панк стыдливо скрылся за занавеской и закопошился там как моль-переросток, – А правительство в виде двух. Нет! Трех мужиков, которые ее, нашу родину, трахают. А в это время, их приспешники, вырывают зубами из ее юного упругого тела, куски мяса. И кровь течет по их мордам.

Панк выглянул с другого края занавески и громко чихнул, издав почти собачий лай с примесью отчаянного вопля апачей. Он всегда так многогласно чихает. Даже голуби с крыши валятся, если дремали.

– Как-то порнографически ты нашу родину изобразил, – засомневался Вова, – Групповой секс с каннибализмом в придачу. Хотя в этом что-то есть. Пока одни удовольствие получают, другие ее до скелета обгладывают.

Вовино воображение рисовало красочные картинки. Никакого отношения не имеющие к родине и правительству.

– Молодое сочное тело, в которое вонзаются зубы… ну, в общем, как-то так, – посмотрев на меня, закруглился Панк.

– Про глистов тоже было ничего. Еще лучше про молоко из оторванного вымени.

– Не нравится – сам придумывай! – если Панк решил психануть, его уже не остановишь, – Вот я расскажу Николаю Копейкину, он вмиг картину нарисует! Он мне еще спасибо скажет. Он мне даже нальет. А ты – иди ты со своими глистами! И вымя свое тоже себе оставь! Копейкин глистатую корову с оторванным выменем ни за что писать не станет! Он – гений! Ты видел его шедевр – «Мать – это святое»?

Кто такой Копейкин я знать не могла и, скорее всего, никогда не узнаю. Но возможность нарисовать картину, придуманную Панком, меня поразила.

Вова вовлекся в дебаты и на пару минут совсем забыл обо мне.

– Ты тут мне совсем мозг запудрил. А самое страшное знаешь что? Что они хотят, чтоб мы думали как они, мечтали стать такими как они, чтоб мы из кожи вон лезли, чтоб на них стать похожими.

– Я тоже – гений! – вдруг заявил Панк и загрустил.

– Ты – пустое место, – вдруг окрысился Вова.

– Фигня, природа не терпит пустоты, – беззаботно ответил Панк.

– В твоем случае потерпела. И вообще – если ты гений, значит пиво тебе не нужно. Гений – это дух, – Вова открыл пакет и в ужасе отшатнулся. – Ты, бздюк немерянный, ты что в дом принес, падла?

От Вовиной ярости даже воздух стал звонким.

– Эээ, кажется, я пакеты перепутал. Щас поменяю. Я мигом.

Намылив руки, Вова долго отмывал их с непонятной злобой. Словно отпечатки пальцев хотел стереть.

– Совсем сдурели. Дохлятину в дом принесли.