Хватка

Войтешик Алексей Викентьевич

— И все равно я не могу понять, — пожал плечами Бауэр.

— Чего?

— Даже, если допустить то, что вы правы, к чему евреям этот жесткий отбор? Да, в истории человечества было достаточно фактов, говорящих об их кровожадности, нетерпимости, фанатичности, мстительности и нетерпимости к другим народам. Скажу больше, это, кстати, было и в моем докладе, отсутствие этих отрицательных качеств многим из семитских племен, или отдельному человеку этой национальности, стоили жизни! Но я не могу понять главного, зачем им этот отбор?

— Зачем? — задумчиво улыбнулся гауптштурмфюрер. — А вот это, обер-лейтенант, на самом деле очень хороший вопрос. Конрад, а что если какой-нибудь новый «Моисей» снова задумал встряхнуть свой народ? Отчего-то же Хаим Вейцман продолжает живо интересоваться ходом дел в наших лагерях? Зная о том, что там происходит, он все равно выделяет на их развитие деньги из своего фонда.

— Макс, — стараясь выглядеть беспристрастным, сухо спросил Бауэр, — я повторюсь — зачем?

— Собрать свои силы, почистить кровь! Убрать всех немощных и недоевреев в Европе, Азии, в Америке и завоевать себе где-нибудь клочок земли. …Может быть не сейчас, позже, лет через десять-двадцать, это ведь по-прежнему народ-скиталец, не имеющий родины.

Обер-лейтенант неуверенно замотал головой:

— В это слабо верится, Зела, — растягивая слова, сказал он. — Даже такой мощной и отлаженной военной машиной как Германия, как видите, это сделать не так-то и просто. Оттого мы слегка увязли тут, под Киевом…

— Так ведь весь вопрос: какой клочок земли, Бауэр? — напирал на свое гауптштурмфюрер. — Германия сейчас вступила в схватку за очень большой ломоть, а семитам, кто знает, возможно, вполне будет достаточно и малого…

Конрад пристально смотрел в глаза гауптштурмфюрера, продолжающего в это время приводить ему свои весьма спорные доводы и вдруг поймал себя на мысли, что подспудно старательно отыскивает во взгляде Зела искорки пламени душевного расстройства. «Нет, ничего «такого» не вижу, — рассуждал про себя Бауэр. — Тогда какие у него цели? Зачем понадобилась эта остановка в поле? …А что, если говоря мне о неком глобальном семитском спектакле, этот ушлый «кадровик» сам сейчас разыгрывает передо мной какую-то пьесу? Если убрать за рамки то, что на него произвел неизгладимое впечатление мой швейцарский доклад, то это может быть заурядная проверка сотрудника, проходящего по дисциплинарному делу. Почему нет? Вполне! Просто в отличие от обычных «игр» управления, эта блестяще упакована. Еще бы, это ведь уровень не рядового сотрудника D2, а планка руководства!»

Бауэр прекрасно знал, какие ушлые волки провокаций работают в главном управлении имперской безопасности. D2, равно, как и другие отделы, распускали свои щупальца по всем управлениям, словно спрут держа под контролем все вокруг.

Нужно было как-то выкручиваться, чтобы каждое сказанное тобой слово потом не обернулось против тебя…

— Я всего лишь археолог, — пожав плечами, сказал Бауэр в тот миг, когда гауптштурмфюрер замолчал, ожидая продолжения диалога. — Все это для меня слишком сложно…

Зела моментально натянул на лицо лукавую улыбку:

— Ах да, — наигранно вспомнил он, — я и забыл! Вы же сразу сказали, что после своего швейцарского доклада больше не занимались еврейским вопросом. Выходит, я зря сотрясаю небеса. Вот пустомеля, правда? …М-да, жаль, очень жаль, — добавил он, — что ж, тогда продолжим путь, обер-лейтенант? Руки за спину! К машине…

Это был очень нехороший день. Спроси сейчас у Петрухи: «о чем ты думал, когда лез вглубь хода, найденного за сараем агронома? Зачем тебе сдался тот меч?» — ответа не будет.

Знал же, что кругом немцы, что станут искать… Сейчас, лежа на своем сундуке в темном доме и вспоминая то, что его заставило это сделать, расстроенный оголец только машинально пожимал плечами. На него в тот момент словно сошел какой-то морок. Помнится, мать рассказывала ему о том, что такое наваждение может поднять человека ночью с постели и увести бесследно куда-то вслед за луной. А еще может замутить ему голову и отправить к реке, чтобы безо всякой причины утопнуть. Что-то похожее случилось вчера и с ним. Петрок вдруг понял, что ему нужно идти в подземный ход и не было у него в сердце ни страха, ни каких-либо сомнений.

Понимая, что на дворе скоро ночь, Петруха стащил из бабкиного комода два коробка спичек, а с табуретки, что стояла у кровати стариков, кипу пожелтевших от времени газет. И вот скажи ему кто-то сейчас: «сходи еще раз, Петро, под землю, тебе ничего за это не будет!» — да ни в жисть не пошел бы, а вот вчера…

В проходе, хоть и согнувшись, однако шел так уверенно, будто знал, куда нужно идти. Впрочем, не внутренний, а какой-то внешний страх все же в нем присутствовал, поскольку по пути вглубь хода он сжег, чуть ли не все газеты. Сейчас это виделось, словно не он сам, а неведомые силы вели его к тому месту, где лежали мечи и его же, Петькиной рукой взяли именно этот меч, поскольку другие его в памяти были словно в тумане, где-то далеко. Этот же, чуть ли не сам вскочил в ладонь и тут же от него до самых ступней ног, будто за струну кто-то дернул!...

Сколько прошло времени? Очнулся уже рядом с сараем. Спрятал оружие в сено возле Дуная и пошел тихонько спать, слушая ворчание матери. А по утру — во-на какие дела начались. Эх, прямо сердце болело оттого, что деду ни за что досталось. После того, как ушли немцы, дома все, словно мыла наелись. Никто даже не ругал, просто не успели. Прибежала Яринка, вся грязная, в слезах, что-то кричала. Мать и бабка с дедом увели ее в хату, а через минут пять, чуть ли не бегом кинулись куда-то, волоча под руки дочь агронома. Дед лишь крикнул от калитки: «за малыми и хозяйством смотри и со двора ни ногой!»

Их не было дотемна. Петрок сам кормил младших, сам встречал коровье стадо, сам доил, разливал по крынкам молоко и целый день все маялся, думал, что уж вечером-то точно отхватит от матери за все, но нет. Она и бабка с дедом пришли только к полуночи и все чернее тучи.

Малышня уже спала, мать, молча, поправила им покрывало, подошла, поладила по голове Петруху и стала гасить свет. Дед с бабкой к тому времени повалились спать, не произнеся ни слова, только долго и тяжко вздыхали за занавеской. «Видно у Пустовых случилось какое-то горе, — размышлял, засыпая Петрок, — скорее всего с тетей Любой. Утром тихонько спрошу у мамы…».