Хватка
Шрифт:
Шли: дед, Петрок, позади их мать с младшими и бабка Мария. Улица была пустой. Лишь в конце ее, у Правления, толпился народ. Дед Моисей за ночь сварганил внуку из мешковины заплечную котомку на ремнях, точь в точь как солдатский вещмешок, а мать, натерев до красноты не просыхающее от слез лицо, собрала в дорогу еды, рубаху, штаны и старые ботинки, что остались еще с прошлого года.
Подходили тихо, но галдящие до того сельчане, увидев Бараненок, притихли, а те, кто всегда охоч почесать языки, тут же зашипели, глядя на Петруху, как на врага. Будто кто разворошил змеиный клубок. Хорошо хоть,
— Ну что, Евдокимович, відправляєш хлопця в люди?
Дед глубоко вдохнул и глухо ответил:
— Я б, Фока, …лучше сам пять раз вместо него сходил. Как …косой по сердцу.
— Эх, — кивнул с пониманием Гончарук, — что теперь причитать? Може ще гостинці слати тобі звідти буде? …Веди хлопця. Чекають німці, питали вже…
Все одиннадцать ребят стояли, выстроившись у порога Правления. Высокий офицер, что замер перед ними, заложив руки за спину, увидев Петруху, как показалось, с облегчением выдохнул. Пан Юзеф тут же поднес ему какую-то кожаную папку и достал из нее список. В это время, выйдя из здания Правления, к ним направился Комендант. Майор Ремер, фамилию коего селяне уже знали, и этот …высокий долго о чем-то говорили, а поляк-переводчик черкал карандашом в списке, делая какие-то пометки. Одни из фамилий он обводил, другие — подчеркивал, или направлял стрелкой вниз. Когда он закончил, передал список высокому и тот, испросив у Ремера разрешения, вышел вперед:
— Архипчик Иван! — глядя сначала в список, а потом на легедзинских парней, громко сказал он.
— Есть, — нехотя отозвался Ваня.
— Бараненко Петр?
— Здесь…
— Просто поднимайте руку, — приказал офицер, — Бруй Валерий? Беркут Игнат? Волоцько Игнат? Вакуленко Николай? Добровой Сергей? Дрозд Игорь? Зимогор Николай? Тумаш Владимир? Ухтеев Олег? Яровой Хрисан? Все?
Офицер отдал список обратно пану Калужинскому и, выступив вперед перед парнями, обратился к селянам:
— Жители свободной Украины! Великая Германия, дойдя до Черного моря, выстроилась сплошным фронтом и сейчас стремительно движется на восток, добивая в своих тылах остатки жидовских политруков и управленцев. Коммунисты бегут! Здесь, под Киевом наши солдаты добивают последние части Красной армии, а дальше? Дальше — Москва.
Красный террор, еще в 1917 году навязанный вашему народу иудеями Троцким и Ульяновым-Лениным окончен. Еще один рывок и на освобожденной от красной чумы территории начнется мирная жизнь.
Те молодые люди, что отправляются сегодня в Германию, станут первыми из вас, кто познакомится с бытом и культурой Европы. Вы, по велению коммунистов, остались где-то в прошлом веке, тогда, как Европа все это время двигалась вперед по пути прогресса.
Вас держали тут, как скот, платя мизер за тяжелый, каторжный труд! Коммунисты и их приспешники намеренно разбивали сильные хозяйства, семьи, разбрасывая их по Сибири, Уралу и Дальнему востоку. Тысячи ваших земляков погибли в лагерях лишь за то, что они были крепкими хозяевами и вызывали зависть у подлых доносчиков.
Калужинский! Дайте бумагу! — офицер, не оборачиваясь, протянул руку и поляк, слегка смешавшись
Офицер махнул рукой, и из Правления вдруг вышли солдаты, волоча под вздох колыхнувшейся толпы избитого, всего в кровяных подтеках человека, в котором не сразу, но все же признали Гришу Головатого, местного пьяницу, что жил напротив агронома.
— Спокойнее, граждане! Я сейчас все объясню. Вчера вечером, этот человек пришел к майору Ремеру и принес донос. Читаю: «Я, Григорий Головатый, доношу Коменданту о том, что житель села Легедзино, Моисей Бараненко на шесть ртов имеет в своем хозяйстве две коровы. Его сын воюет в Красной армии. У меня пятеро детей, и ни один из них не был ни пионером, ни комсомольцем…». Дальше читать уже не интересно. Там и о других односельчанах много что написано и все сводится к одному — ему, этому пропойце и дебоширу чего-то мало! Он, этот негодяй, попросту не знал, что в селе есть и честные граждане, которые и про него могут что-то рассказать.
Так вот она какая — жизнь пролетария? Можно жрать горькую всю свою жизнь, бить жену, нарожать пятерых, таких же, как сам голодранцев. Толком не работать, жить, как скот, не поймешь дом у него или сарай, каждый день напиваться, а потом — написал донос и добрые коммунисты все отберут у трудящихся и раздадут таким вот… несчастным пролетариям!
Повторяю, прошли времена коммунистов! Этот не просто донос, это важный документ! Моисей Бараненко просто не успел сдать телку в колхоз, началась война, а этот Головатый тут же воспользовался этим, чтобы очернить человека. Колхозов нет, так что, отдавай Бараненко корову Головатому? Просто так? За то, что он доложил нам о том, что сын Бараненко воюет?
Это война, а мы ценим храбрых солдат. Верю, многие из них, вернувшись домой, будут помогать нам, поскольку тоже способны оценить настоящую храбрость и честь. Ты, — обратился высокий офицер к висящему на руках солдат местному пьянице, — должен благодарить всех, собравшихся здесь за то, что по случаю отправки молодежи на работу в Германию, майор Ремер принял решение помиловать тебя. Bringt ihn in die Menge! Kommen Sie sofort zuruck...! — скомандовал он солдатам, и те поволокли Гришку «Башку» к селянам.
На будущее уясните, никому ничего бесплатно не достанется. Германия не станет никого кормить за «просто так». Те, кто трудится — будут получать достойную оплату. Как только мы добьем коммунистов, хлеб у вас будут не принимать, а покупать, так же, как и молоко и мясо. Рейх — хороший, рачительный хозяин, ему нужны крепкие крестьяне, чтобы по всем тем землям, принадлежащим ему, трудовой народ благоденствовал.
Коммунисты, даже уходя, строят вам козни — взрывают заводы, фабрики, мосты, дороги! Им наплевать, что тут остаются люди, которые работали на них и на их, так называемые, достижения. Вас попросту бросили! Мало того, коммунисты еще и разрушили все то, что, как они говорили, принадлежит вам — промышленность, транспортные структуры. Вот оно, их отношение к народу.