Иду на вы
Шрифт:
Живко тоже не поверил, но засомневался всё ж, и когда отрядил их Годим в посольство, в пути давешний разговор вновь завёл. Условились, меж собою, что попытается Живко Ильфата нежданно веткою с коня сбить. Вот четвёртый раз уж пытался - всё напрасно.
Оно, конечно, ветка - не стрела, да и ехали шагом, однако по тому, как играючи, ежели не сказать - лениво, избегал хазарин хлёстких ударов, Живко рассудил, что может и не брехал он вовсе. И ведь телом-то даже не шелохнётся! Ноги, обутые в добротные хазарские поршни-чувяки, Ильфат пристроил под седалище, а согнутыми
Живко в торговых походах верхом не мало времени проводил. С лошадьми посноровистей иных княжих дружинников управлялся, но скакать вот этак, по-степняцки, не умел и на хазарина глядел не без зависти.
– А ить я заприметил, дядька Ильфат, что как сук тебе в чело бьёт, ты очей-то не зажмуриваешь.
– Верно,- согласился хазарин.-Разве слепой может биться со зрячим? На миг зажмурился - на миг ослеп. В тот миг тебя ворог и достанет хоть стрелою, хоть саблей.
– Ведаю я о том,- вздохнул Живко.- Да, у меня не выходит. Очи сами собою закрываются.
– Это оттого, что они у тебя распяты, будто у сыча. Тот тоже всё очами лупает. А ты свои-то очи прищурь - и облик человечий обретёшь, и жмуриться от всякой соринки не станешь.
Вот и пойми его, поганого - всерьёз речет, либо измывается. Да нет, похоже - всерьёз. Вои старые, в сечах рубленные, так же советовали.
– Пробовал,- отозвался Живко, махнув рукою.- Всё одно не выходит.
– Ты окатыши речные видал? Они не враз такими стали. Прежде острыми были. Струя долго их друг о друга тёрла, пока не округлила.
– А, выучи меня от стрел на скаку уворачиваться, дядька Ильфат!
– На то долгий срок потребен.
– Ну хоть испробуем, а?- не унимался отрок.
– Испробовать можно, да здесь, в лесу, несподручно. Вот справим княжее посольство, на обратном пути в степи испробуем. А то, можно и у хана. Но гляди, томары насмерть не убьют, а шишек наставят. Да, и батыры печенежские над тобою, увальнем, потешаться станут. Стерпишь ли?
– Стерплю,-кивнул Живко.- А, аркан-петлю свою метать выучишь?
– Экий ты скорый!- хазарин оскалился кривыми зубами.- Как корова.
– Отчего ж, как корова-то?
– Так ведь и та всё враз делает. С одного конца траву щиплет, а с другого тут же лепёшки кладёт.
Живко, обидевшись, смолчал и вновь крутанувшись, уселся на лошади, как и престало, ликом вперёд. Однако ж, обижался да молча ехал не долго.
– Дядька Ильфат, слышь-ка!- позвал он не оборачиваясь.
– Ну, чего тебе?- откликнулся хазарин.
– Я сколь ни пытался как ты на лошади усидеть, а не могу - проеду немного и ног уже не чую. А ты скоро ль этак скакать выучился?
– Не помню.
– Как так?- удивился Живко.
Ильфат с ответом чуть помедлил, будто обдумывая что-то.
– Ты, вот, помнишь ли как ходить стал?
– Не-а,- Живко мотнул нестрижеными вихрами.- Больно мал был.
– А как на коня сел?
– допытывался Ильфат.
– Это помню. Мне в ту пору пятое лето пошло.
– Ну, а я наоборот. Прежде на коня сел, а с него уж на землю слез. У нас отец мальца на лошадь садит прежде чем тот ходить выучится.
Живко смолчал, лишь покачал головою. Слыхал он о таком степном обычае, не брехал хазарин. А коли так, то выходит, сколь ни трудись, всё одно верхом степняка не обскачешь...
Но, до чего же чудной народ - хазары! Мало что языков да племён переплелось у них как волосьев у девки в косе, так ещё и разным Богам молятся. Кто арапскому, как Ильфат, кто греческому, а кто и вовсе, грозному иудейскому. Всяк своему, и всяк верит, будто его Бог единый только и есть, а прочих нету. Чудно! Как Богу одному-то со всем управиться? Князь, вон, сколь бы ни был велемудрым, а все одно, без старейшин да знатных людей, без тиунов да воевод, своим лишь умом обойтись не в силах. Оно, конечно, князь - не Бог, так ведь и княжество - не вся Явь.
Эх, да что - хазары! Много дивных племён. Вот, хоть бы, те же арапы. Письмена свои они чертят... задом наперёд. И, уж так у них выходит ладно да затейливо, что не ведая, решишь - не письмена это вовсе, а узор небывалый.
Три лета минуло, как Живко пришёл впервые с торговым обозом купца Годима в хазарский град Саркел. Там на базаре, в арапских рядах увидал он помост, а на том помосте деву красы допреж им невиданной. Ликом бела, словно лебедь, а волосы воронова крыла черней. На руках да босых ногах множество браслетов медных, а одета скудно: в широкие порты да рубаху куцую - пузо видать. Однако ж, одежды те из бесценных шелков шиты, столь тонких, что кажется, будто дева и не одета вовсе, а туманом утренним окутана. Живко, как увидал такую красу, решил - княгиня арапская. Подивился ещё, отчего ни арапы, ни прочий базарный люд ей по чести княжеской не кланяются. Однако, как начала дева плясать на том помосте, браслетами, словно бубенцами звеня, подумал: нет, не княгиня, но ведунья, либо чародейка. От пляски-то её Живко ни рук, ни ног не чуял, да и слова вымолвить не мог.
Годимовы люди долго над ним потешались. Эка выдумал - княгиня! Ни княгиню, ни простую арапчанку вовек не увидать. Им мужами арапскими лики свои казать настрого не велено, и те во все дни живота своего от чужих взоров хоронятся. А, за княгиню недоросль по неведению невольницу принял. Её, коли серебра вдосталь, купить можно хоть насовсем, а хоть на ночь.
Обидно тогда стало Живко - как же этакое диво и купить, словно кобылу?! А, годимовы знай зубоскалят - кобыла-то, поди, подороже станет...
Живко в то лето едва тринадцатую свою весну встретил. С той поры трижды бывал он в Хазарии и там, наглядевшись всякого, теперь уже увальнем дремучим не казался. Не плевался он боле, отведав маслянистых да солоноватых на вкус греческих ягод. И, степных коней - верблюдов ныне уж не страшился. Те, даром что ростом велики, а спиною горбаты и ревут зычно, однако норовом-то кротки.
И всё-таки, не угасло в древлянском отроке любопытство. Диковины чужеземные, обычаи да уклад иных племён манили его ныне пуще прежнего.