Иду на вы
Шрифт:
Не долго сидел Живко, склонясь над водою - коленки не успели ещё застыть от сырости, а лучинка лишь на треть сгорела. Подумалось ему, что не худо было б водяного хозяина мучицей уважить. Авось, за угощение и послал бы он раков постарше да помясистей. И, как только помянул отрок водяного, тут же скользнула вдруг по дну тень. Глядь, а из воды-то на него образина страшная пялится - очи сощуренные огнём горят, рот перекошен, зубы кривые да острые. Жутко!
Оробел Живко, обездвижел со страху, аж дышать, кажись, перестал. Отпустило наваждение лишь когда кожею на загривке
Хотел было Живко обернуться, да взметнулось над головою Ильфата берёзовое полено, из тех, что на ночь припасли. Тут уж отрок не думал, тело его само подумало - с колен не вставая, откатился он в сторону. Едва успел! Ильфат с силою обрушил полено туда где сидел Живко. Взлетели вверх брызги, и не успели ещё опасть, а хазарин, вновь замахнувшись, метнулся к отроку. Не тут-то было! На спине лёжа, Живко одною ногой выбил из рук Ильфата колоду, а другою пнул того в грудь. Кабы всерьёз бил, мог бы и рёбра поломать, а так пихнул только, но с силою - Ильфат упал навзничь.
Покуда тот падал, Живко уже на четвереньках стоял, а как завалился хазарин, то отрок, прыгнув, придавил его собою, и давай рубаху у шеи, будто удавку, на кулак наматывать. Жмёт хазарина, а сам во весь рот улыбается.
Он сперва-то растерялся - с чего бы, вдруг, дядька Ильфат так на него озлобился?! Однако, скоро догадался. Сам же ведь и просил его воинским хитростям обучить. Видать удумал хазарин, не упреждая, сноровку отрока испытать. Да, где уж ему! Верхом степняк, понятно, первый, но на кулачках ему с древлянином не тягаться. Живко уже вторую весну на масленичный забавах в сцепном бою середь отроков равных себе сыскать не мог. То-то девки румяные в его сторону очами стреляли. Загляда одна только нос воротила.
Живко сдавил хазарину ворот потуже, да замахнулся кулаком. Бить, однако, не стал - не взаправду ж.
– А ну, дядька, признавай, что одолел я тебя!-молвил он улыбаясь.
Так с улыбкою и умер...
Ильфат, вытянув из-за пояса джамбию[104], лишь приставил острие к груди отрока, а колоть не стал. Живко сам и накололся. Кривой арапский кинжал, скользнув меж рёбер, легко, будто в тесто, вонзился в грудь древлянину, уязвив того в самое сердце.
Отпихнув мертвеца, хазарин подолом его рубахи очистил от крови дорогой булатный клинок. Поднявшись на ноги, глянул задумчиво на Живко и поцокал языком. Тем только и выдал свою досаду.
Не желал он отрока живота лишать, думал живим к киевлянам привезти, да вот не вышло. Кабы согласился Живко поохотиться, то оглушил бы его томаром. Среди прочих, в колчане у Ильфата три стрелы с тупыми да круглыми наконечниками уложены. Такою стрелой насмерть не убьёшь, в висок разве, но ежели шагов с пяти в затылок угодишь, то оглушить наверняка оглушишь. Однако, не захотел Живко птицу добывать, а без причины тетиву на лук натягивать не станешь же.
Арканом тоже не годится. Захлестнуть-то просто, да поди потом удержи, коли аркан другим концом к седлу не примотан.
Не ладно случилось, да теперь уж ничего не поделать. Придётся зарезанного древлянина Ольге показывать. Добро хоть грамота Мала к печенежскому хану с собой, а то киевляне могли бы и не поверить хазарину.
Четыре лета минуло, как прибился Ильфат к обозу древлянского купца Годима. Такое и прежде случалось - уходили хазары жить и в Киев, и к арапам, и в Царьград. Иные так и в дружинах княжих служили, и у базилевсов. А, уж в самой Хазарии вовсе немало сварожичей осело - поляне да вятичи, кривичи да радимичи. Даже славяне встречались с далёкого Ильмень-озера.
Годим сперва был с хазарином осторожен, приглядывался. Однако, Ильфат к жизни кочевой оказался привычен. По-арапски понимал, по-гречески. О многих племенах степных ведал - каков их уклад да обычаи. А уж в торге, до того ловок, что ему, кажись, и вовсе равных не было. Своим же сородичам меха втридорога продать умел.
Не догадывался Годим, что меха его скупают хазары себе в убыток по воле бека. В Хазарии воля бека - воля самого кагана. Находятся, правда безрассудные, что шепчут, будто наоборот, но такие скоро языков лишаются и не шепчут потом наветы подлые, а только мычат. Зато, мычат уже ту правду, какую надобно.
Для всякого князя, хоть какого племени, купцы - и очи его, и уши в чужих землях. Таков был и Годим для Мала. Ильфат же, при купце Годиме, по воле бека, стал очами да ушами кагана у древлян.
А, глядел каган в древлянские земли пристально, с опаскою. Изо всех окрестных племён одни лишь древляне, хоть богаты были, а числом не велики, однако дань Хазарии не платили. Не дотягивались руки кагана до Искоростеня, а вот древляне из своих чащоб до Итиля дотянуться могли. Не сами по себе, да и не теперь ещё, но ежели союзе с Киевом...
Бывая в Хазарии по торговым делам, Ильфат всякий раз оставлял в заветных местах подмётные грамоты для бека, либо встречался тайно с его людьми. Как осадила Ольга Искоростень, торговать в чужих землях ни Годиму, ни другим купцам стало невозможно. Хазарину тоже из Искоростеня ходу не было. Он, однако, не заботился. Годим - купец бывалый. Ведал Ильфат, что у него по разным весям да погостам и товар, и серебришко припрятаны. Чем бы ни обернулась усобица, купчина, поди-тка, всё одно извернётся. А Ильфат уж с ним вместе.
Так бы и оставался беспечным, кабы не присоветовал Годим Малу хазарина в посольство к печенегам слать. Ильфат сам грамоту хану писал, наставлениям княжим внимая, и о лукавстве Мала догадался. Видать, на алчность степняков уповая, удумал князь коварство. Какое, Ильфат не ведал, да и не в том дело. Главное - не оставил он замыслов в Киеве сесть, с печенегами ли в союзе, или с Ольгою насильно, либо же сам собою. А допустить такого Хазарии было никак нельзя!
Сперва хотел Ильфат, до Дикого Поля добравшись, уйти с княжей грамотой в Хазарию, но поразмыслив, рассудил иначе - своевольно, без дозволения на то бека, переметнуться к киевлянам.