Иду над океаном
Шрифт:
— Зачем вы все это нам говорите? Чтобы лишний раз не катапультироваться?
Преподаватель ответил было, что это забота о летчике, что государство не жалеет средств…
— Ни к чему эти разговоры, — сердито сказал тот же офицер. — Совсем ни к чему. Кто захочет на такой скорости катапультироваться по собственной инициативе?! Вы? Я — нет.
И вот пришел день, когда Барышев впервые взлетел самостоятельно. Кабина нового истребителя стала домом — здесь все уже сделалось удобным и привычным. Глаза автоматически следили за группами приборов, не отыскивая их, не натыкаясь на иные, не нужные в данное мгновение
Он и сажал истребитель так же осторожно — «на цыпочках», если можно так сказать об этой сумасшедшей машине, идущей к земле с большой скоростью. Но он ее постепенно прижимал к земле и прижал в самый нужный момент. Она коснулась колесами бетона почти неслышно. Чуть-чуть — так, что было заметно только ему самому, «подвзмыла» — между шасси и бетоном не возникло даже сантиметра высоты — только амортизаторы распрямились. И тут же истребитель снова обрел землю. Он и катился по ВПП как-то удивительно мягко и прочно, приопустив отягощенный двигателем нос.
Но когда Барышев вылез из машины, то наткнулся на иронический взгляд двух молодых пилотов, тоже готовящихся к первому полету на новом самолете. Барышев знал таких орлов — им все нипочем. И он не ответил даже взглядом на этот немой вызов…
И все-таки он был неправ по отношению к самому себе — его полет хорошо видели и поняли. И первым понял его полет. Нортов — холодный, как воды Балтийского моря, с такими же прозрачными глазами, пронзительный и страстный этот дылда потянул за локоть Чаркесса, как только истребитель, ведомый Барышевым, укатился в конец полосы, и сказал потом:
— Видели, товарищ майор? Вот как надо осваивать технику. Во второй полет он покажет.
Так оно и получилось. Деловито и строго, но уже обретя ощущение власти над машиной, пошел Барышев на взлет. Он взлетал так спокойно, с таким размеренно бьющимся сердцем, точно никогда и не побаивался этого черта со сквозной дырой от носа до хвоста, с короткими, словно специально укороченными плавниками крыльев. Он еще не задумывался, но понял — вот оно, мастерство! Никогда не думал об этом, а теперь подумал.
Истребитель нес его и нес, прямо в самую зеницу неба. Остались внизу дымка и мгла, остался внизу лес и крохотная, похожая отсюда на уроненную Светланой ленточку полоска посадочной площадки. И вдруг он увидел тот самый загадочный город — с трубами, протыкающими марево, с иголочным блеском окон. И ему показалось, что время еще не двигалось с того самого мгновения, когда они с майором Чулковым на тяжелом «Антоне» взлетали отсюда
Почему-то ему особенно помнилось время накануне встречи со Светланой. Он летал над пустыней в знойном безоблачном небе, где солнце было таким яростным, что даже на высоте десяти тысяч метров жгло через плекс фонаря лицо и припекало колени, — словно кто-то наводил на кабину зайчик через увеличительное стекло. И все здесь пересыхало от недостатка воды. И сама душа, казалось, запеклась и потрескалась. В душе оставалось лишь место для того памятного грозового ливня на давнем и дальнем берегу.
Он помнил и как улетал на Ан-2 оттуда, до мельчайших подробностей, вплоть до того, что гимнастерка у командира между сильными лопатками была темной от пота. Сейчас ему казалось, он уже тогда предчувствовал, что в конце этого рейса, за жесткой, пропахшей отработанными газами и маслом горячей травой подмосковного аэродрома, стоит вся из света и прохлады Светлана. Та самая девочка, только сделавшаяся старше и спокойней, девочка, которую он утратил и теперь обрел вновь. Барышев усмехнулся — у девочки были темные волосы и темные глаза, а у Светланы они солнечного света.
Они заканчивали переучивание. И если еще до прибытия сюда они были два плюс один — то есть Чаркесс, Нортов, плюс Барышев, — то теперь их было просто трое. Замполит не принимался в расчет в этой арифметике — он не летал. Было ясно, что Барышев освоил новый истребитель быстрее и полнее своих товарищей. Он и сам понимал это и знал, что они понимают это тоже. Но только никак он не мог догадаться, в чем тут дело — оба прекрасные, опытные пилоты. И однажды догадался. Нетерпение. Нетерпение скорее овладеть, почувствовать силу и возможности новой машины помешало им. Это трудно заметить руководителям, да и не нужно им было это замечать: летали пилоты классно. Но Барышев-то видел там, на Севере, как они летали!
Барышев пришел к такому выводу неожиданно — он случайно увидел лицо Нортова, когда тот занимал место в кабине перехватчика, фонарь еще не был закрыт. Он откинул голову и остановившимися глазами смотрел куда-то в пространство перед собой. В это мгновение Нортов был не здесь — он был там, в ночном небе над океаном. Сердце у Барышева дрогнуло. Он оглянулся, отыскивая Чаркесса, и, отыскав, понял, что и Чаркесс думает только об этом. И Барышев с горьким удивлением поймал себя на том, что завидует их слабости.
Человеку надо когда-то решиться подумать обо всем до дна, до самого истока. И совершенно ясно и четко он осознал, что именно Светлана сделала его уязвимым, когда он попал буквально с корабля на бал — в пекло, где он еще не ощущал в себе права быть наравне со всеми. С Чаркессом, Нортовым, Курашевым… Они стартовали в небо, готовые пожертвовать самым главным. А он в это время ходил по земле у самолетных шасси, одетый с иголочки, строгий и стройный, и ничего из себя не представлял — так, фигура, вещь в себе.