Игра на двоих
Шрифт:
========== Глава 50. Когда-нибудь никогда ==========
— Я хочу уйти. Прямо сейчас.
Миссис Эвердин отрывает взгляд от чьей-то медкарты и откладывает в сторону ручку. Готовая покинуть госпиталь даже без разрешения врача, я стою в дверях приемной и крепко держусь рукой за косяк. Не потому что боюсь упасть, но для того, чтобы не сорваться с места и не побежать прочь. Женщина только вздыхает и делает вид, что не замечает направленных на нас внимательных взглядов местных врачей и медсестер.
— Генриетта, мы же это обсудили.
— Все
— Возвращайся в палату, — не сдается мама Китнисс, — и жди меня. Я сейчас приду.
Теперь белая комната кажется мне слишком маленькой: чем дольше я здесь нахожусь, тем меньше она становится. Стены надвигаются на меня, словно хотят раздавить. Трудно дышать, не отпускает ощущение тяжести в груди. Мне повсюду мерещится кровь: алые потеки на стенах, бурые пятна на аккуратно застеленной постели, темные лужи на полу. Воздух пропитан приторным запахом смерти. В углах прячутся чудовища — дети-переродки с маленькими изуродованными телами и горящим взглядом глаз, налитых кровью и жаждой мести. Они протягивают ко мне крошечные руки с несуразно длинными скрюченными пальцами. Я прислоняюсь спиной к двери и закрываю глаза. Но они еще здесь. И они все ближе.
Видения исчезнут, стоит мне только выйти отсюда, из этих пропахших лекарствами стен. Я вернусь в Штаб, получу выговор от Альмы Койн, надену на голову тяжелые наушники, прослушаю последние сообщения из Капитолия, узнаю, что восстание продолжается и первый агитролик снят, и забуду обо всем, случившемся сегодня утром. И даже ночью, придя в отсек и без сил упав на кровать, буду думать только о революции и Хеймитче. В моих мыслях не будет места ничему и никому другому. Иначе нельзя. Иначе — проигрыш. Иначе — безумие. Я не справлюсь, не удержусь на поверхности и утону в море бьющих через край эмоций. Ощущение беспомощности, чувство вины, злость, неуверенность, страх, сожаление, тревога, — все они раздавят меня, если я не спрячу их в железный ящик, не закрою на ключ и не задвину его в самый дальний угол. Ведь рядом нет никого, кто сделал бы это за меня, да и я совсем не уверена, что хочу чьего-то присутствия.
Поток мыслей прерывает тихий стук. Я отхожу от двери, позволяя створке отъехать в сторону и впустить врача в палату.
— О чем ты? Что изменилось?
Складываю руки на груди, будто уже предвижу обвинение в глазах и в тоне
миссис Эвердин и пытаюсь защититься.
— Ее больше нет.
Говорю и сразу отвожу взгляд. Между нами повисает тягостное молчание.
— Как это случилось? — нарушает тишину женщина.
Я качаю головой:
— Не имеет значения.
— Ошибаешься, девочка, это важно. Не для нее — для тебя. Тебе может понадобиться помощь.
— Я в порядке, — обрываю ее, догадываясь, что она скажет, и не желая это слушать. — Крови было много, но сейчас все нормально. Ничего не болит, кровотечений нет. Жить буду.
И, стараясь побыстрее закрыть тему моего самочувствия, кивком указываю на распахнутую дверь в ванную комнату.
— Она там, в углу, в простыне. Я… я не знаю, что с этим делать.
— Не хочешь похоронить ее? — осторожно интересуется врач.
Она делает шаг ко мне, но я отступаю назад. Голос начинает предательски дрожать.
— Нет. Уберите ее… пожалуйста. Выбросьте. Уничтожьте, чтобы никто не узнал, и выбросьте.
— Ты уверена?
Из груди рвется крик, и я едва сдерживаюсь.
— Да. Отпустите меня, я не хочу этого видеть.
—
Пять минут спустя я с необъяснимым облегчением натягиваю на замерзшее тело серую ткань. Врач останавливает меня на выходе из палаты.
— Мне очень жаль.
— Не стоит, миссис Эвердин. Я не жалею.
Она не слышит меня. Ну, или не относится к моим словам всерьез. Я ведь не единственная из ее пациенток, кто потерял ребенка, и женщина знает, какой бред способны нести эти несчастные.
— У тебя еще будет шанс. Когда-нибудь.
Я улыбаюсь, а по ее лицу пробегает тень страха. Когда-нибудь никогда.
— Не будет, и вы это знаете. Оспа позволила мне прожить свою жизнь, но не даст возродиться в ком-то другом.
Во взгляде женщины — неприкрытые сожаление, но она не сдаётся и выполняет свой долг до конца:
— Если что-то случится и ты почувствуешь себя плохо, сразу же приходи.
Улыбка становится еще шире и еще безумней.
— Не случится. Или случится, но не скоро. Я заплатила Смерти по всем счетам. Она получила от меня новую жертву, а я — ещё одну отсрочку.
Бедная женщина смотрит на меня как на сумасшедшую. Улыбка превращается в хищный оскал. Посмотрим, кто из нас первым лишится рассудка. Я поворачиваюсь и ухожу, не сказав больше ни слова. Внешне спокойная, но внутри все дрожит от напряжения. Цены растут. Что, если в следующий Смерть пришлет мне счет с именем Хеймитча?
Когда в моем сознании впервые промелькнуло слово «выкидыш», мысль, что не давала мне уснуть прошлой ночью, вернулась. Я ведь уже знала о смерти ребёнка: поняла это, как только Койн произнесла слово «оспа». Может, несколько часов, разделявших взрыв и первый укол, не хватило, чтобы убить меня, но оказалось достаточно для Элион. Может, лекарство, спасшее жизнь мне, убило её. А может, она поняла, что ей не рады, и решила избавить меня от сложностей выбора. Мне никогда не узнать, почему случилось так, как случилось, и это, наверное, к лучшему: смысла в этом знании все равно нет.
Мне хотелось, чтобы ее не стало, чтобы она растворилась под струей воды или просто исчезла в сливном отверстии. Когда оцепенение прошло, я вышла из душа, подняла с пола кусок окровавленной ткани и накрыла им ребёнка. Я не смогла даже взять её на руки — почувствовать тяжесть крошечного тела, прижать его к груди, выдавить из себя хоть каплю жалости, хоть одну слезу. Ничего не смогла: боялась. Но даже страх был неправильным, эгоистичным — за себя, за свою жизнь, за свое тело. Со мной было все в порядке — кровотечение прекратилось, боль ушла, — и страх исчез, уступив место разуму, но не чувствам. Словно кто-то вставил в моё ухо наушник и диктовал мне, что делать, прямо как в нашем плане вылазки в Восьмой, все только по инструкции. Взять простыню, бросить на пол, осторожно, кончиками пальцев поправить края, чтобы ткань закрыла собой весь пузырь, перешагнуть через него, повернуть вентиль до упора, подставить голову под струю ледяной воды. Раскрыть рот в немом крике, сжать руками голову, крепко зажмуриться. Глубоко вздохнуть и громко закашляться от попавшей в глотку воды. Смыть кровь, судорожно, вслепую водя руками по телу. Открыть глаза, увидеть алые следы от пальцев на белом кафеле, смыть и их. Еще раз перешагнуть через простыню, выйти из душа и вытереться грубым полотенцем. Натянуть сорочку, забыв о маленьком красном пятне на белой ткани, и уйти, ни разу не оглянувшись.