Игра на двоих
Шрифт:
— Если ты продолжишь в том же духе, тебя обязательно исключат! — сама того не заметив, она переходит на крик.
— А если нет? Только, пожалуйста, скажите вашим ученикам, чтобы не приближались ко мне. Я ведь на Играх много чего пережила, могу ненароком сойти с ума и убить кого-нибудь, если увижу, что мне угрожает опасность! — мой ледяной смех заставляет поежиться не только одноклассников, но и саму учительницу. Но мне уже все равно: как вы со мной, так и я с вами.
Женщина посылает мне предостерегающий взгляд, но я отвечаю ей насмешливой улыбкой. Она велит ученикам занять свои места и начинает урок. Я же наконец вытираю с лица кровь и открываю учебник, борясь с желанием уйти и не возвращаться. Меня вновь посещает горькое чувство обиды: она видела рану и кровь на моем лице, как и окруживших меня одноклассников, но закрыла на все глаза, беспокоясь лишь о состоянии
Оставшаяся часть школьного дня проходит для меня относительно спокойно, чему я, как ни странно, рада. Одноклассники обходят Победительницу стороной, а та, в свою очередь, больше не размахивает ножом. Мир и покой. Учебная неделя пролетает незаметно и мало чем отличается от первого дня. Я продолжаю вести себя довольно мирно, ограничиваюсь едкими замечаниями в ответ на вызывающие реплики одноклассников в мой адрес.
Однажды, по дороге домой, я так увлекаюсь какими-то малозначимыми мыслями, что не замечаю, куда иду. Стоит вынырнуть из воспоминаний и оглянуться по сторонам, как сердце сжимается от тоски. Кладбище. То самое место, куда я так боялась заходить, будучи уверенной, что здесь мной снова овладеет скорбь и жгучее раскаяние, и я потеряю с таким трудом обретенный над собой контроль.И все же, словно желая сделать себе еще больнее, шаг за шагом прохожу мимо многочисленных могил и читаю надписи на каменных надгробиях. То, что я ищу, находится на некотором отдалении от остальных захоронений, у дальней ограды. Раскидистые ветви плакучей ивы. Скромные лесные цветы. Черный мрамор надгробной плиты. Серебристая надпись. Буквы плывут перед глазами, но я делаю над собой усилие и шепотом повторяю имя, написанное каллиграфическим почерком. Александр Роу.
Сумка падает с плеча, но я не замечаю этого. Опустившись на колени, протягиваю руку и касаюсь кончиками пальцев памятника. Понятно, что отца здесь нет: то, что осталось от него после взрыва, похоронено совсем в другом месте. Его настоящей могилой стали обвалившиеся шахты. И все же, зная, что всем нам рано или поздно понадобится место, куда можно прийти в момент, когда станет совсем невыносимо, родители решили сделать хотя бы подобие могилы. И я им за это благодарна. Здесь хоронят лишь тех, у семьи которых есть деньги. Остальных, как правило, ждет незавидная участь — общее захоронение в другом конце Дистрикта. Внезапно по моим губам пробегает усмешка: единственное, что я смогла сделать для отца — это достойная могила. Пока пальцы скользят по надгробию, обводя имя и годы жизни, меня окутывают воспоминания. Я прикрываю глаза.
Вот отец делает для меня первый лук. Учит охотиться. Объясняет, как выжить в лесу. Помогает с домашними заданиями. Хвалит за успехи. Поддерживает перед первой в моей жизни Жатвой. Просит не рисковать и не вписывать свое имя в тессеры. Приходит в Дом Правосудия — не для того, чтобы проститься, но чтобы сделать последний подарок-талисман и сказать, чтобы будет ждать меня. Смотрит трансляции Игр. Не спит ночами, волнуясь за судьбу единственной дочери. Ждет ее возвращения, как и обещал тогда. И наверняка гордится ею, когда узнает о победе.
Вот я уговариваю его отпустить меня в лес одну, ведь мне куда проще находиться в одиночестве. Отказываюсь от его помощи, даже когда что-то не получается. Отстраняюсь, когда он пытается обнять меня. Раздраженно фыркаю на его просьбы беречься. И ничего не говорю в ответ на его теплые слова перед поездкой в Капитолий, хотя точно знаю, как ему хочется услышать простое «люблю тебя».
Вдруг меня отвлекает чье-то тихое пение. Мгновенно вскочив на ноги, осматриваюсь и замечаю на ветвях ивы нескольких соек-пересмешниц. Отец всегда любил их и, услышав песни этих удивительных птиц, каждый раз напоминал мне, что нам следует брать с них пример: желая выжить во что бы то ни стало, они смогли найти способ задержаться на этом свете, хотя их создатель, Капитолий, этого и не планировал. «Подобное желание жить, любыми средствами, любой ценой, достойно уважения», — говорил отец. — «Если мы хотим выжить, то должны учиться у этих существ. Капитолий обрек их на гибель, но у них были свои планы». Может, его слова так глубоко запали мне в душу, что я, сама того не сознавая, переняла их стремление к жизни?
По привычке прислушавшись
Ту песню, что исполняют сойки-пересмешницы, придумал отец. Он часто пел мне ее в детстве, когда я не могла уснуть. Птицы повторяют лишь мелодию, но мне не нужно много времени, чтобы вспомнить слова. Наверное, именно в тот самый момент я как никогда отчетливо понимаю: отец не вернется. Я больше никогда не услышу знакомый сильный, но хриплый голос. Не обниму его. Не почувствую теплого взгляда. Те видения больше не будут меня преследовать: властвующее надо мной наваждение разбивается на мельчайшие осколки, оставляя еще более мучительную боль от осознания потери. Пора прощаться, папа. Как и говорится в твоей песне, ты должен уйти и оставить свою дочь-кареглазку одну.*
Не в силах оставаться на кладбище, я снова поднимаюсь и, не разбирая дороги, бреду прочь. На этот раз ноги приносят меня к высокому сетчатому забору, за которым виднеется родной лес. Я поднимаюсь по склону; отбросив сумку, прислоняюсь спиной к широкому стволу ближайшего дерева и сползаю на землю. Я не знаю, как унять чудовищную боль в голове и сердце. И вдруг, сквозь пелену безумия, в сознании мелькает мысль, вернее, воспоминание: железная линейка, кровоточащая царапина и резкая вспышка боли, которая хотя бы на мгновение позволила мне забыть обо всем остальном — обиде, гневе, страхе, сумасшествии — и подарила чудесный, но такой краткий миг забвения.
Ментор не раз говорил мне о том, что каждый сам выбирает способ уйти от реальности. Я наконец-то нашла свой. Глубоко вздохнув, вытаскиваю из кармана нож, снимаю куртку и заношу лезвие над обнаженной кожей. Стиснув зубы, делаю неглубокий надрез на предплечье. На секунду чувствую острую боль, но вслед за ней — облегчение: сосредоточившись на ране и выступивших каплях крови, я моментально отвлекаюсь, уже не помня ни скорби, ни вины, ни ужаса. Ни-че-го. В следующую секунду со стоном откидываюсь назад и закрываю глаза. Несколько часов спокойного сна без кошмаров и мучительных воспоминаний мне обеспечены. А к физической боли я успела привыкнуть.
Комментарий к Глава 16. Свой среди чужих
*песня Аврил Лавин “Goodbye”
========== Глава 17. Чужой среди своих ==========
Я совсем не замечаю, как пролетает первый месяц осени. Погода портится: на улице холодает, все чаще льет дождь, солнце почти не показывается из-за хмурых облаков. Тем не менее, это никак не влияет на жизнь Дистрикта-12, у жителей которого нет выбора — идти на работу или остаться дома — если, конечно, они не хотят умереть голодной смертью. Вопреки обыкновению, Капитолий в этом году решил не проявлять свою привычную щедрость к выжившему: кроме двенадцати Дней пакетов — по одному на каждый месяц — местные не получат никакой выгоды от моей победы. А потому соотечественники не успели привыкнуть к сытой и спокойной жизни и, стоило праздникам в честь окончания Голодных Игр подойти к концу, как все отправились самостоятельно добывать пропитание для себя и своей семьи. Обратишь тут внимание на погоду, когда терзает мучительный голод, а единственным возможным лекарством от болезней собственных детей является еда.
Непрекращающиеся дожди и холод, пробирающий до костей, не вызывают особого желания шевелиться и у меня, но школу никто не отменял. Да, я все еще учусь там, хотя то, что происходит за стенами моей alma mater, все больше напоминает Арену. Не убийства, конечно, но тот же принцип — или ты, или они. В какой бы кабинет я ни зашла, за какой партой ни устроилась, что бы ни ответила учителю — любое мое слово или движение находится под неусыпным вниманием. Иногда это настолько раздражает, что я готова броситься на всех тех, у кого хватает смелости поднимать на меня глаза и красноречиво замолкать при моем появлении. Стоит начаться уроку, как в классе повисает мертвая тишина. Порой мне кажется, что я слышу дыхание и испуганный стук сердец своих одноклассников и учителя. Преподаватели тоже сторонятся Победительницы. Как только звенит звонок на перемену, они вылетают из кабинета и спешат в учительскую, стараясь избежать хмурого взгляда одинокой девочки с последней парты у окна. Усердная учеба и новые знания больше не помогают отвлечься от мрачных мыслей: напротив, стоит мне переступить порог старого школьного здания и заметить первые косые взгляды, как тягостные воспоминания спешат вернуться и заявить свои права.