Игра на двоих
Шрифт:
И вновь я чувствую глухое раздражение: ей все же удалось меня изменить — теперь я даже не могу забыться, как раньше. Пусть тот огонь жизни медленно угасает, мне уже не вернуться к прежнему существованию: так и кажется, что она вот-вот влетит в гостиную, выхватит из моих рук очередной стакан и разобьет его об стену Накричит на меня за то, что поддался слабости. За то, что забыл о ней. За то, что не сдержал слово. А потом подойдет и крепко обнимет, заставив забыть о тех тоскливых вечерах и холодных ночах, когда единственным источником тепла служил одинокий камин.
Я теряю контроль над собственным мыслями, и это не может не раздражать меня. Пусть ее нет рядом со мной, но воспоминания о ней не дают мне покоя. Я пытался уйти — от мира, от людей, от себя —, но девчонка, ее пламя, те мгновения, когда она была
От внезапно промелькнувшей мысли по телу пробегает неприятная дрожь. «Мне не нужно ни утешения, ни жалости», — сказала она в тот вечер. Значит ли это, что ей не нужен и сам ментор? Почему я подумал об этом только сейчас, когда во мне все еще теплится надежда, безумная, безрассудная, не поддающаяся логике? Но стоит уже знакомым мыслям вновь посетить меня, как я останавливаюсь, отказавшись от ставших ненужными размышлений. Не стоит ждать. Не стоит надеяться. Не стоить верить. Все тщетно: она не вернется.
Забыв о том, что я один, кричу, срывая голос: «Отлично! Тебе не нужна моя помощь, тебе не нужен я — почему ты все еще здесь? Почему не отпускаешь меня? Почему не отталкиваешь, но и не подпускаешь ни на шаг? Убирайся! Из моего дома, из моего сердца, из моей жизни! Я достаточно вытерпел, а теперь лишь хочу, чтобы меня оставили в покое!». Мои крики отдаются эхом в пустых комнатах. Вновь обретя рассудок, понимаю, насколько смешным кажется мое поведение со стороны. Это не Эрика, а всего лишь мои фантазии. Ее здесь нет. Теперь она осталась лишь в воспоминаниях. Может, мои чувства к ней были лишь отчаянной попыткой избавиться от одиночества, изменить что-то в себе и своей жизни? Она дала мне надежду, но тотчас забрала ее обратно. Не стоит гнаться за призраками.
Оказывается, чувство обиды могут испытывать и взрослые люди. Оно отравляет меня, проникая в глубины сознания и, словно роза на лацкане парадной одежды Сноу, пронзает шипами все, до чего может дотянуться. С того дня я больше не вспоминаю ни о своей подопечной, ни обо всем том, что произошло между нами в Капитолии и в поезде по дороге домой. Пытаюсь собраться с силами и смириться с тем, что моя жизнь снова входит в привычное русло. Я не хочу возвращаться к алкоголю, но мне нужно чем-то заполнять образовавшуюся пустоту — в доме, в комнате, в самом себе. Сердце вновь покрывается коркой льда, а я тем временем пытаюсь отгородиться от мыслей о внешнем мире и заново выстроить вокруг каменную стену. Медленно, с трудом, но мне это удается. В хорошие дни я стараюсь занять себя чем-то — читаю, просматриваю почту, делаю довольно жалкие попытки убраться в комнатах, в плохие — сижу у окна, уставившись в одну точку и держа в руке пустой стакан. В такие минуты мне не нужно ничего — хочу только закрыть глаза и уснуть, избавиться от всех мыслей, что бродят в голове. Внутренний голос больше не подает признаков жизни, и это меня радует: он и так успел добиться своей цели.
Однажды утром я просыпаюсь под звуки дождя. За окном почти темно из-за темно-серых облаков, затянувших небо. У меня не возникает особого желания заняться чем-то полезным, а потому я провожу весь день в кресле, у камина. Стараюсь сосредоточиться на книге, взятой с дальней полки шкафа, что стук дождя отвлекает. Наблюдаю за стекающими по стеклу крупными каплями и не думаю ни о чем. Изредка подбрасываю дров в камин и возвращаюсь к чтению.
Так проходит целый день. Осенью темнеет рано, но я не зажигаю лампу: вполне хватает света от огня в камине. Вскоре на Деревню опускается ночной мрак. Внезапно мне становится холодно; подойдя к шкафу, отыскиваю плотный свитер и натягиваю его поверх рубашки. Запутавшись в длинных рукавах, не сразу слышу тихий стук в дверь. А когда наконец обращаю на него внимание, то думаю, что это все тот же дождь, и отправляюсь на кухню, чтобы поставить чайник. Однако ритмичный, равномерный стук повторяется, хоть и не усиливается. По привычке осторожно выглянув в окно (Игры кого угодно могут довести до паранойи), замечаю на пороге хрупкую фигурку. Боясь поверить своим глазам,
— Здравствуй, Кэтрин.
Женщина кивает, словно не решаясь ответить на мое приветствие вслух или боясь, что ее голос вновь сорвется. Взгляд полон тревоги и страха — я не понимаю причины волнения, но оно немедленно передается и мне. Заметив, что она промокла насквозь, вспоминаю о манерах и приглашаю старую знакомую войти.
— Что случилось? Ты бы не пришла ко мне поздно ночью просто так, верно? — усмехаюсь я.
Но ей явно не до смеха. Глаза Кэти медленно наполняются слезами.
— Хеймитч, я… — не договорив, она обнимает себя за плечи, пытаясь унять дрожь.
— Гуляла под дождем? И как только родители разрешили тебе уйти из дома на ночь глядя? Ты всегда была такой послушной девочкой, а теперь решила наверстать упущенное и взбунтовалась? — за моими ничего не значащими словами скрывается беспокойство. Что привело ее к столь неприятной личности, как я, в такой час? В голове, словно запертая птица в клетке, бьется лишь одна мысль, но я изо всех сил гоню ее прочь.
— Идем, я приготовлю чай, — тихо говорю я и отправляюсь на кухню.
Стоя на пороге, оборачиваюсь и вижу, что она так и не сдвинулась с места.
Я знаю Кэтрин с детства, как и она меня. Мы оба выросли в Шлаке. Район неблагополучный, и детей в нем довольно мало, а потому часто оказывается так, что в одной компании встречаются ребята самого разного возраста, от десяти до семнадцати лет. Так получилось и в нашем случае: я на пять лет старше, но разница в возрасте никогда и никому не мешала. Так и познакомились. Общались мы мало и довольно редко, но знали друг друга и могли, при желании, обменяться парой фраз. Мне всегда казалось забавным, даже слегка удивительным то, насколько послушным ребенком она была, хотя ее родители далеко не самые строгие из тех, кого я знал. Я же всегда был бунтарем и нарушал не только те правила, устанавливаемые семьей, но и законы, принятые Капитолием, за исполнением которых строго следили миротворцы. Иногда попадался, но чаще мог выкрутиться. Она же — всегда тихая, немного застенчивая, но неизменно улыбчивая и добрая. Мы были полными противоположностями: она не понимала мой юмор и осуждала меня за очередной проступок, а я посмеивался над ней за ее примерное поведение.
Потом меня выбрали трибутом для участия во Второй Квартальной Бойне, и наши пути разошлись. Вернувшись из Капитолия, я почти сразу переехал в Деревню Победителей, а после гибели семьи замкнулся в себе и оборвал все связи со старыми друзьями. Изредка заглядывая в Котел, узнавал новости о бывших соседях и подрастающем поколении. Из разговоров торговцев и покупателей случайно узнал, что Кэтрин полюбила мужчину на десять лет старше себя, да еще из Центрального, самого обеспеченного района Дистрикта-12. Его родственники, узнав о юном возрасте и не самом благородном происхождении будущей невестки, поставили сыну ультиматум. Он выбрал любимую девушку и обрел новую семью в лице ее родителей, которые приняли его с распростертыми объятиями. Парень оказался с характером: взрослые не раз рассказывали о том, что он регулярно убегает в лес или в поле, прячет дома строго запрещенные предметы типа лука или ножа, постоянно провоцирует миротворцев и не обращает абсолютно никакого внимания на установленные правила. Но лично я выше всего оценил его готовность отречься от спокойной и обеспеченной жизни ради любви. Учитывая условия жизни обитателей Шлака, да и, в общем, всего Дистрикта, по сравнению с остальными, довольно неразумно отказываться от материальных благ, пусть и в надежде обрести счастье в союзе со своим возлюбленным. Как выяснилось чуть позже, их брак оказался крепким и счастливым: несколько лет спустя, в очередной раз посетив старое, полуразрушенное здание, где собираются подпольные торговцы, я услышал, что у Кэтрин и Алекса родилась дочь с довольно странным для жителей Двенадцатого именем Генриетта (они привыкли к более простым и коротким именам). Больше мне не было известно ничего об их дальнейшей судьбе, хотя, сказать по правде, я и не слишком интересовался жизнью старой знакомой. Изредка встречаясь в Дистрикте, мы лишь приветливо кивали друг другу и расходились каждый по своим делам: она — на фабрику, а я — в Котел, за очередной порцией спиртного.