Инцидент
Шрифт:
– Я,конечно, прошу прощения у отца Петра, - Он делает в сторону священника легкий поклон, с прижатой к груди рукой, - и у всех христиан, но мне кажется, что то, о чем мы сейчас говорим, абсолютно аналогично давнишним распрям между рациональным прогрессом и религией, под защитой морали. Я имею в виду аборты и эвтаназию. Оправдано ли убийство зараженного? Ну да, они – живы как биологическое существо. Да, они остаются физическими лицами, обладающими гражданскими правами и свободами. Но вдумайтесь – они ходячие трупы, и тут это аллегория. Болезнь настолько изъела их организм, что даже после выздоровления, посаженные на самые лучшие медикаменты, они не протянут и года. – Зал начинает верещать, но Генадий лишь говорит громче. – Они живут в постоянных страданиях, но у них не хватает сознания, чтобы даже понять это, не говоря уж о том, чтобы сказать об этом. Они овощи, куда более безнадежные, чем жертвы эвтаназии. При этом государство затратило на их содержание… восемьсот миллионов? – Он смотрит куда-то в сторону. На секунду появляется тучный мужчина в сером деловом костюме, кивающий головой, и камера вновь возвращается к Генадию. – Восемьсот миллионов. А представьте, каково родственникам, на которых повесили это полуживое тело, испражняющееся под себя. Может быть, я покажусь циником, но я считаю, что жертв эпидемии следует подвергать эвтаназии. Потому, что так будет разумнее. – Волнение зала усиливается, и Генадию приходится уже кричать. – От этого выиграют все, единственное что пострадает – мораль, но это можно пережить. Что же касается людей, истреблявших их во время инцидента…
Уже сам ведущий просит зал успокоиться, и недовольства понемногу смолкают. Выдержав паузу, Генадий продолжает.
– Что же касается людей, истреблявших зараженных во время инцидента, то не будьте лицемерами. Они же спасали свою жизнь от того, что не могли понять. Они убивали не людей, а сумасшедших тварей, угрожавших им. Не смейте их обвинять. Они выжили, остались собой. Они куда более ценны для этого мира. А эти зараженные лишь внешне люди, но ни их разум, ни их организм, ни даже их инстинкты уже не являются человеческими…
Юлия Наумова (до инцидента – студентка, одногрупница Сергея)
– Наконец, покончив с зараженным, Сережа достал свой телефон и, всё ещё сжимая в одной руке ножку окровавленного стула, осветил пространство у подножья ступенек, которое было скрыто от нас перекрытием. Оглядевшись, он немного отступил назад и чуть слышно проговорил: «Перелезайте». Шаркающие шаги снизу становились отчетливее. Ульяна, не расслышавшая Сережу, спросила его, что он сказал. И тогда он, задрал голову и, глядя на нас снизу вверх, прокричал: «Быстро перелезайте! Их тут ещё шестеро!». Мы замешкались, а Сережа бросил стул и, схватив за куртку рвущегося в бой Сашу, стал уговаривать его уйти. По-моему Саша получал извращенное удовольствие от убийства зараженных… знал бы он какая судьба его тогда ждала… - Юлия понуро качает головой.
Виктор Суриков (до инцидента – студент, одногрупник Сергея Нестерова)
– Когда Серега крикнул, что их там ещё шестеро, мы зашевелились. Мне вообще не нужно было дважды повторять – я до жути не хотел встречаться больше чем с одним зараженным за раз. Я оглядываю девчонок, они мельтешат, толпятся возле перил. Почти все на каблуках. У Таньки вообще мини-юбка, хорошо хоть Юлька додумалась юбку вдоль бедра разорвать. Дураку ясно, что сами они бы не перелезли. Хотя там главное через перила перебраться, шаг – и ты уже в спорт-отделе. Но дело осложнялось острыми осколками, торчащими из рамы. Ну что делать? Я девчонок расталкиваю, первый перелезаю и начинаю им руку по одной подавать и вовнутрь затаскивать. Вообще обошлось без ранений. Только я чуть руку поцарапал, и Танька голень слегка порезала. Когда девчонки все перелезли, подошли и Серега с Саньком. НаСанька было страшно смотреть: весь в брызгах крови, мокрый от пота, дышит тяжело, но при этом как-то ненормально счастливый. Садист долбанный… - Виктор резко вскидывает взгляд, понимая, что сказал кое-что лишнее, но осознавая, что этого уже не вернуть, просто продолжает.
– Он продвигается вперед и начинает неуклюже перелезать через перила. Я подаю ему руку, но он с пьяным возгласом «Я сам» грубо отталкивает её и тяжело запрыгивает в отдел рядом со мной. От него отвратительно несло кровью и пивом. Понимая, что моя помощь уже не понадобится, я отхожу от рамы и опускаю взгляд вниз на ступени. И сразу же в поле моего зрения оказывается скрюченный зараженный. Он, спотыкаясь, бредет наверх, за ним из-под перекрытия возникает ещё один, через несколько метров ещё, и они всей троицей медленно поднимаются по ступеням. И так зловеще тихо, только их ломаные шаркающие шаги слышны «Шкварк-шкварк». Дураку ясно – их наш шум привлек. Ну, ждать, пока придут остальные, я не стал. Когда Серега и Данила перелезли, мы все углубились в отдел, в поисках вожделенного оружия…
Алексей Черенков (биохимик, эпидемиолог, магистр наук, правительственный консультант по вопросам биологических угроз)
Он устало потирает лоб.
– Каковы уязвимые точки зараженных? По сути, сам вопрос – большая глупость. Почему-то все: и военные, и люди, оказавшиеся в карантинных зонах, считали зараженных чем-то сверхъестественным, не поддающимся законам обычной земной биологии. Но с другой стороны, вопрос отнюдь не безоснователен. Ведь зараженные были способны обходиться без воды, пищи и сна вплоть до недели. Нередки были случаи, когда, не смотря на летальные ранения, они продолжали идти на расстреливающих их в упор солдат. Но обо всем по порядку.
– Во-первых, глубокая гипотермия позволяла воде дольше не испаряться из организма зараженного, к тому же не стоит опускать погодные условия, как один из факторов. Во-вторых, организм снабжался немалым количеством энергии за счет активной жизнедеятельности бактерий, перерабатывающих те отделы и ткани, которые считали ненужными. Поэтому с момента заражения организма до его жизненной потребности в еде и воде, могло пройти довольно много времени. Сон, как необходимость уничтожался жадинкой вместе с головным мозгом, и в конечном итоге превращался для зараженных в спонтанные приступы засыпания. Так как зараженный не мог осознать свою потребность во сне, то просто отключался, когда организм был предельно измотан.
Алексей Павлович облизывает губы и потирает переносицу. Даже такое непродолжительное интервью изматывает его после долгих месяцев бессонных ночей.
– И наконец, чем объясняется относительная неуязвимость зараженных? Абсолютной нечувствительностью к боли. Как ни странно, немалая доля людей, убитых оружием, погибали не от самих ранений, а от болевого шока. Напомню, что зараженные боли не чувствуют. Их гипоалгезия достигает предельного максимума, делая рецепторы совершенно невосприимчивыми к раздражителям. Именно поэтому в зараженного можно было всадить десяток пуль, но он всё ещё был жив. Он не чувствовал боли, которая бы сковала, деморализовала и, наконец, остановила бы его. Разумеется, получив ранение в живот, или грудь, зараженный вскоре умирал, хотя этот период мог растягиваться на несколько часов за счет замедленного метаболизма и, соответственно, кровотока. Однако поврежденный мозг убивал его мгновенно. Думаю, не надо объяснять почему. Тело без мозга, хранящего сознание и алгоритмы действий – недвижимая куча фарша. То есть, можно сделать вывод, что зараженные ничем не отличаются от других живых существ. За исключением симбиотического влияния жадинки. Они так же смертны и имеют те же уязвимости, что и мы. Правда, назвать их людьми, у меня язык не поворачивается…
Виктор Суриков (до инцидента – студент, одногрупник Сергея Нестерова)
– Я уже не мог воспринимать Серегу как прежде. Он мне казался уже каким-то чужим, непонятным после содеянной расправы над зараженным. Санька я и так недолюбливал. Разве что пьяный и грязный он стал мне ещё отвратительнее. Но Серега… Я смотрел на него, и думал, что совсем не знаю этого человека.
– Виктор качает головой.
– Так вот, мы все старались не разбредаться, в отделе ещё могли быть зараженные. Девчонки гурьбой сразу же отправились за спортивной одеждой и обувью – мало ли что нам ещё предстояло, а на каблуках, как показала практика, им выживать не так-то просто. Мы тесной мужской компанией остановились у стойки с бейсбольными битами, расположенной сразу слева от входа у кассы. Парадокс, но, не смотря на огромный выбор бит, бейсбольных мячей в отделе не было совсем. Я даже проверил. – Он улыбается. –Честно говоря, было очень приятно хозяйничать в пустом, брошенном магазине. Я чувствовал беспечный детский восторг от осознания, что вся эта куча барахла, большая часть которого тебе не нужна или ты не умеешь с этим обращаться, принадлежит тебе. Можно было взять что угодно и ничего бы за это не было. Хотя даже если бы приехала полиция и забрала меня в тюрьму из здания, кишащего зараженными, я был бы только рад.
Виктор улыбается воспоминаниям. Это, пожалуй, единственный светлый момент в его памяти, оставшийся от инцидента.
– Мы все радовались как дети, я даже позабыл о своем недоверии к Сереге.Помню, как Юлька пришла к нам, чтобы забрать у меня телефон с фонариком, дескать, дамам он нужнее. На её лице играла её прежняя очаровательная улыбка. Не осталось ни следа той разбитой измученной страдалицы с трясущимися руками, какой она была час назад. Девчонки в глубине зала о чем-то живо переговаривались, даже порой хихикали. Мы с пацанами примеряли защиту для американского футбола, навешивали на себя медали. Даже попробовали сыграть в футбол в темноте. И я подумал, что когда мы все выберемся, то вдевятером будем самой дружной компанией на свете. – Его улыбка становится ещё шире, однако глаза слегка начинают блестеть. Он будто невзначай потирает их.