Инцидент
Шрифт:
Юлия поднимается от небольшой стоянки у «Коралла» по ступеням на тротуар и прогулочным шагом бредет вперед. Между ней и камерой периодически начинают мелькать серые столы кленов, насаженных вдоль всего тротуара. Людей здесь нет совсем. За Юлией на фоне плывут разбитые витрины, заклеенные грязной клеенкой. И стены, и витрины сплошь исписаны неумелыми однотонными граффити в основном на тему религии или анархии.
– Мы все направили свет на зараженного. Он неуклюже поднимался с беспорядочно наваленного спортинвентаря. Осколки стекла со звоном сыпались с него. Из многочисленных порезов на лице вытекала кровь, черная в тусклом освещении наших телефонов. Встав на ноги, зараженный замер – он недвижимо стоял у края, почти касаясь носками острых осколков витрины, оставшихся в раме, и смотрел своими пустыми глазами на нас. Мне кажется, его гипнотизировали одинокие огоньки дисплеев телефонов в полной темноте, или он просто не мог понять, что они значат – следовало на них кидаться, или нет. С того места, где стоял Саша, он мог бы просто сбить зараженного с ног. И он даже поднял за ножки стул на уровень удара, но почему-то передумал, опустил руки и взглянул на Сережу, сказав, что зараженного нужно было бы скинуть. Сам Саша вряд ли бы смог удачно дотянуться до одежды зараженного, чтобы потянуть его вниз. Хотя он и не рискнул бы. Сережа ничего не ответил. И не смотря на то, что он стоял ко мне спиной, я знала, что глаза его лихорадочно бегают, а на лбу залегла складка. И вдруг он размахнулся своим стулом и бросил его прямо в ноги зараженному. Стул с лязгом отскочил от перекрытия и, потеряв импульс, лишь немного толкнул зараженного в голени, остановившись прямо у его ног. Но этого было вполне достаточно, чтобы неустойчивое тело, сведенное спазмами, подалось вперед, и медленно, будто в замедленной съемке, полетело вниз. Зараженный с отвратительным чавкающим хрустом приземлился на острые ступени, распластавшись на них в неестественной позе. Рядом с грохочущим лязгом рухнул стул, и загрохотал по лестнице вниз, пока не наткнулся на тело.
– Я помню, как Настя рядом с криком закрыла лицо ладонями, а я просто не могла свести глаз с бесформенной кучи из плоти и одежды, истекающей темной кровью. Зараженный был ещё жив. Он стонал и пытался шевелить переломанными руками. Хотя высота, с которой он упал, была не очень большой, я была уверена, что его руки переломаны. Сережа быстро сбежал по ступеням вниз, схватил стул и нанес первый удар по голове зараженного. Саша как-то нехорошо улыбнулся, словно оскалился, и, оттолкнув Витю, бегом направился к Сереже, огибая перила. Ульяна тихо простонала: «Пожалуйста, не надо». Но град ударов металлическими спинками уже рушился на череп зараженного…
Виктор Суриков (до инцидента – студент, одногрупник Сергея Нестерова)
– Уже спустившись, Санек кричит мне, чтобы я посветил. Я перегибаюсь через перила и направляю луч фонарика именно на фарш, который раньше был лысеющим мужчиной. Он уже не двигается, не издает никаких мычащих звуков, но Серега с Саньком продолжают лупить его стульями, вбивая в плитку, покрывавшую ступени. Я так и замер. Одно дело, когда ты видишь убийство зомби в кино, и совсем другое, когда человека, - он поднимает вверх указательный палец, - именно человека, лицо которого ты видел всего секунду назад, о прошлой жизни которого ты думал, и вот этого человека с неимоверной жестокостью изничтожают твои друзья. И они не садисты, они обычные ребята. Ты хочешь прекратить бессмысленное насилие, но в глубине души понимаешь, что так надо. Так что я так и стоял, продолжая светить и слушая всхлипы девчонок, не в силах шелохнуться. Меня будто манила та бойня, происходящая внизу. Причем Санек лупил зараженного с такой остервенелостью, с таким извращенным удовольствием, что остановился, только тогда, когда Серега уже схватил его за запястье…
Виктор задумчиво потирает подбородок.
– Наверно это будет неуместно, но я всё-таки расскажу об этом. Когда-то на паре по психологии мы проходили Стэнфордский эксперимент. Суть его заключалась в том, что группу людей, принадлежащих к одному и тому же социальному классу, поместили в условия самой настоящей тюрьмы. При этом группу разделили пополам, на заключенных и охранников. Охранникам выдали дубинки и дали указание любыми способами поддерживать порядок среди заключенных, только не применять насилие. Цель эксперимента не так важна. Важен результат: всего через несколько дней всё вышло из-под контроля, и почти в каждом охраннике проснулся самый настоящий садист. Все обернулось безумной жестокостью по отношению к заключенным и издевательством над ними. Эти охранники, практически закрытые от юрисдикции закона, оставшегося снаружи их импровизированной тюрьмы, наделенные властью и целью, показали истинное человеческое лицо.
– Так вот, глядя на Сашу, я видел в нем одного из этих садистов. Город поглотила паника и разрушение, принесшие анархию, физические недостатки зараженных возвышали нас над ними, а нашей целью, и, на мой взгляд, это главный фактор, стала борьба за собственное выживание. Я пытался и до сих пор пытаюсь оправдать для себя тот садизм, что творил Санек. И не могу. Не потому, что у нас с ним были терки. Просто…быть человеком – значит подавлять в себе зверя, я думаю. А он человеком быть перестал. – Виктор разводит руками.
– А вообще… я успокаиваю себя осознанием того, что насилие, наделенное целью, становится оправданной необходимостью…
Юлия Наумова (до инцидента – студентка, одногрупница Сергея)
– В моей голове мелькало лишь одно слово. «Убийцы». Я уже нагляделась к тому времени насилия и страданий. Я помнила, как Саша пинал ногами головы зараженных детей, но он не старался их убить. А то, что происходило тогда на ступенях – было чистейшим убийством. Пусть этот зараженный был опасен, пусть он уже не был способен мыслить как человек, но кто дал Сереже и Саше право на такую жестокость? Почему они просто не оставили лежать его на ступенях? Зачем им нужно было видеть его смерть? Из-за какой безумной ненависти? – Юлия говорит это поразительно спокойно, не выражая никаких ярких эмоций, словно повторяет уже давно начитанный текст.
– Я просто стояла и смотрела на то, как чудовища поглощали Сашу и Сережу изнутри, глумясь над трупом зараженного. И не могу отрицать, что моё чудовище, которое только просыпалось, тихо, чуть заметно ликовало внутри меня, находя этот акт бессмысленного насилия оправданным. Постепенно я успокаивалась, приходя к осознанию, что всё же зараженный – уже не человек…
Отрывок из телепередачи «Мнение» от десятого декабря
Ведущий – ухоженный загорелый мужчина, одетый в темный дорогой костюм, стоит перед рядами аплодирующих зрителей. Он поднимает на камеру глаза, над которыми слегка нависает ухоженная светло-русая челка, и произносит энергичным голосом в микрофон:
– И снова здравствуйте, в эфире продолжается ток-шоу «Мнение». С вами Алексей Ильин. Напомню, что сегодня мы обсуждаем последствия печально известного Орловского Инцидента. А именно: «Зараженные. Кто они, люди или ходячие трупы?»
Зал снова заливается бурными аплодисментами, которые до этого немного поутихли. И через несколько секунд ведущий продолжает.
– И так, - он смотрит куда-то перед собой. Кадр меняется, показывая небольшую круглую студию в бледно-голубом оформлении. По краю полукругом стоят бежевые диванчики напротив зрителей и ведущего. На трех из них сидят по два человека, один, с краю, пустует. – Отец Петр, расскажите, что об этом вопросе нам говорит христианская вера?
Отец Петр, как сообщает текст внизу экрана, - православный священник. Он одет в традиционную черную рясу с массивным золотым крестом, висящим из-под длинной бороды, длинные рыжие волосы стянуты на затылке в хвост. Он разводит руками и произносит тихим, успокаивающим голосом:
– Вы знаете, случившееся никак не может прокомментироваться Библией. Инцидент не стал апокалипсисом. И нельзя относить эпидемию к египетским казням. Это просто ещё одно испытание Божье. А зараженные ни в коем случае не мертвы. Ведь плоть гибнет лишь тогда, когда её покидает душа, а без души тело становится недвижимым и начинает гнить. Так же они не одержимы демонами, как сказал кто-то из зала. – Он указывает ладонью на зрителей. – В наш храм нередко приводили людей, исцеленных от болезни, и мы без каких-либо препятствий проводили над ними христианские обряды. От одержимости же, не излечиться лекарствами. Они все ещё люди. Живые люди. Слыша о том, что с ними вытворяли на зараженных территориях, у меня волосы встают дыбом! Произошедшее с ними – лишь болезнь. Как бешенство. И это не делает их мифическими живыми мертвецами. Зараженные – такие же люди, как и мы с вами. И тут даже нечего гадать.
Зал заходится в аплодисментах. Камера показывает молодого мужчину в черном деловом костюме. Он держит указательный палец, поднятым вверх и что-то пытается сказать, но его слова тонут в овациях. Наконец, когда зал слегка затихает, его становится слышно.
– Секундочку! Секундочку… - Надпись внизу экрана сообщает, что это ГенадийБарышев, журналист и общественный деятель. Ему около тридцати. У него черные волосы, небрежно зачесанные назад, на впалых щеках темнеет длинная щетина. Когда аплодисменты полностью умолкают, он,улыбаясь,говорит: