Иное состояние
Шрифт:
– Вот и Тихон тоже сказал - ба!.. По случаю Петиной смерти.
– Серьезно? Надо же... Мог бы и иначе выразить свое отношение...
– Тем не менее...
– И вдруг... возвращаясь к нашей теме... вдруг материализовались, проявились, и это я называю актуализацией. И ведь какая мощная, ударная она была. Способной все смести с пути, всех тех старушек, что там нежатся в атмосфере показного искусствоведения, смахнуть, будто кучку пыли, она была. Есть просто-напросто окружающий мир, среда нашего обитания. И есть я, а их, казалось, и нет вовсе. Не было их в окружающем мире, если взглянуть на него с моей точки зрения, и вдруг как шуганули, как зашуровали... Впрочем, правильнее сказать: как шагнули вдруг! И какие лица! Какую фалангу образовали!
– Понимаю, - кивнул я.
–
– Флорькин печально покачал головой.
– Не понимаешь, потому что чересчур сыт, потому что у тебя дачные домики...
Я одернул его:
– Про это не надо.
– Что мне оставалось делать, когда они так прогремели? Я съежился, я рыскал узенькими, глубоко запавшими своими глазенками, ища, где бы спрятаться.
– Я бы прятаться не стал, но и в фаланге их я не шагаю, так что нечего высматривать соринку в моем глазу, - продолжал ожесточаться я.
– Я тебе говорю про другое теперь, я о себе. Как бы донести, чтоб ты понял... Я стою там. Ну, музей, картины, многие я успел осмотреть, кое-что запомнилось из полотен этих самых, впечатлило. А они... Администрация! Сразу все приятные впечатления - долой, как корова языком слизала. Смыло впечатления. Я чуть не упал. Заметив и узнав меня, они сразу сообразят, что я ничтожество перед ними, такими преуспевшими, сытыми, красивыми. Вот какая ситуация выдалась. Ну, смекаешь? У них, может, тоже дачные домики в активе. И ситуация эта до сих пор длится. Ты не смотри, что я сбежал оттуда, из того музея, и как будто пришел в себя, выправился, вернул себе былую форму. Нет, брат, ситуация продолжается. Я беден, ничего в жизни не добился, едва свожу концы с концами. Я серый и сирый. Я никто. Я подавал когда-то надежды, но они не оправдались, я сел в лужу, оскандалился, на мне, должно быть, трусы грязные, вонючие или дырявые кальсоны... И если они меня заметят...
– Э, парень, - прервал я его причитания, - ты скатываешься в какое-то животное состояние. Я же заметил, ты и на меня с завистью посматривал, когда я здесь в кухне готовил тебе чай. К домикам вот еще привязался...
– А почему бы и нет? Ведь все только подтверждает, что ситуация ничуть не изменилась. У тебя кто-нибудь твои домики отнимает? Нет! Они у тебя в кармане, и ты получаешь всякие дивиденды, а я сосу лапу. Так что же мне не думать, что та фаланга не только музеем, но еще и своими домиками и дивидендами так вообще меня вдруг оглоушит, до того шарахнет, что останется только с копыт да в гроб лечь?
– Комикуешь, - возразил я поблажливо. С сознанием своего превосходства посмотрел на собеседника.
– Положим, я человек в самом деле обеспеченный, мне повезло, покойный брат завещал мне дома в дачной местности, я их сдаю, я их вообще со временем продам и буду жить припеваючи. Не понимаю, как ты про них узнал. Надя, наверно, разболтала, или я сам невзначай сболтнул... Не помню, да и не важно это, я из этих домиков никакого секрета не делаю. Но если ты не шутя собрался мне завидовать, так о чем мне тогда с тобой говорить? Ты бился с Петей и, как можно догадываться, хохотал, когда Наташа давила каблуком его губу, ты не отчаялся, не наложил на себя ручки, когда тебя бросили на произвол судьбы эти напыщенные философы. Ты в мерзловском музее выступал перед старушками знатоком и ценителем. Все это нюансы, и за них можно уцепиться, от них и плясать. Или вот еще, ты отправился к вдове ознакомиться с поэмой своего старинного друга и соперника... хотя это уже, скорее, закавыка. Но многое, очень многое свидетельствует о твоей настроенности на высокое, многое указывает на то, что ты побывал на вершинах духа. Тем не менее ты скулишь тут, как побитый и выгнанный на улицу пес, оплакиваешь здесь свою горемычную напрасность. Что, опустил голову? А ты вспомни, что перед тем, как ты обгадился в музее, окончательно испортил там свои трусы, ты очутился на задрожавшей земле. Земная кора поплыла под твоими ногами. И ты тогда, между прочим, думать не думал о Наташе. Чем не удивительное событие? Не сверхъестественное явление? Или ты тогда тоже лишь струхнул и напустил в штанишки?
– Я, говоришь, комикую, нет, это ты валяешь дурака. Но хватит, повалял и будет... Нет, страхом то, о чем ты говоришь, не было. Может быть, меня просто поразило, как стал красив особняк после долгих лет разрухи и обветшания. Он так и сиял. Это было ослепительно...
– Значит, ты умеешь ценить красоту, что уже само по себе хорошо, и кроме того, способен к вещам эпическим, раз тебя так разобрало, что даже земля под тобой закачалась. И девочку, там возникшую и взявшую у тебя копейку, ты принял за ангела. А еще все-таки возможно... почему нет?.. возможно, что втайне даже от самого себя, в очень удаленной глубине души ты учуял назревающую встречу с былыми соратниками, а это уже интуиция высшей пробы. Живи ее проявлениями, вдохновляйся, даже и страдай, терпя своего рода муки творчества, а не подвывай тут и не хнычь, точно подстреленный зверек.
– Ты говоришь со мной, как с ребенком, а того не подозреваешь и не хочешь знать, что есть по-настоящему важные вопросы и как раз у меня они очень даже могут быть.
– Например?
– Скажи, - медленно и тихо произнес Флорькин после небольшого раздумья, - как ты сам относишься к Наташе? Ты любишь ее? Прости, что не поставил на первое место Надю, но зачем же, к чему церемонии, я-то понимаю, что Надя для тебя мало что значит и ты используешь ее за неимением лучшего.
– За неимением лучшего? Это значит, по-твоему, за неимением Наташи? Так... Ты циник, карикатурист. И как же ты, такой проницательный и прыткий, сам-то относишься к этой Наташе? Уверен, ты по уши был в нее влюблен в пору твоих с Петей схваток.
– С тех пор много воды утекло.
– Флорькин горько усмехнулся.
– Я не мог сохранить прежнее чувство, это было бы смешно. Никто не сохраняет, разве что в сказках. Любовь прошла, как только она указала мне на дверь. Как отрезало, а к тому же я влюбчив. Ты не понимаешь до конца. То была любовь пополам с философией, с учением, с попытками пробиться к этим людям, в их замкнутый кружок, занять в нем достойное место. Я и Тихона в каком-то смысле любил, вообще весь их мирок. А в плотском отношении я мог запросто перемежать и чередовать, и, будучи видным парнем, я без всяких затруднений перебирал девиц. Разлюбил одну - полюбил другую. Наташа красивая девушка, и в идеале я бы хотел обладать ею, однако я легко пережил, что она мне как женщина не досталась, гораздо труднее вышло с тем, что в ее лице я потерял философа, наставника, путеводную звезду. Заодно потерял я и всякие ориентиры и даже смысл своего существования и стал пуст, как выпотрошенный. Я похож на человека, которого огласили, но забыли при этом еще что-то нужное проделать с ним, а он выбежал на улицу и вопит не своим голосом, да не ведает, однако, о чем печется и куда его несет. Но ты не ответил на мой вопрос.
– Люблю ли я Наташу?
– Я потянулся рукой к затылку, думая его почесать, но оставил это, бросил на полпути, решив, что в сложившихся обстоятельствах подобная выразительность от меня не требуется.
– Раньше мне казалось, что люблю, но как она исчезла с горизонта, уже не вижу никакой любви к ней.
– Ты можешь отправиться в музей, взглянуть на нее, и кто не знает, не вернется ли твоя любовь.
– Твой вопрос... или что там у тебя, замечание?.. твое замечание бессмысленно, и в музей я не пойду. Советую и тебе туда не ходить. Ты человек истерический, всегда готов поднять бурю в стакане, и, может статься, там-то ты и завопишь не своим голосом. Жизнь у тебя своя, ты сам ею распоряжайся, это в порядке вещей, но я позволю себе заметить, что не испытал бы никакого удовольствия, случись мне засвидетельствовать, как ты извиваешься погаже тех музейных старух, или лезешь под стол, как Петя...
– Петя лез под стол?
– изумленно вытаращился Флорькин.
Я объяснил строго:
– Он лез, умирая, он искал уголок, нишу для прощания с жизнью, ты с ним не равняйся... Да, собственно, тебе-то из-за чего колотиться? Почему тебе неймется? Лишь потому, что жизнь будто бы не удалась, а твои бывшие друзья вон, музей спроворили? Так что же с того? Ну, взялись за Мерзлова, значит, его творчество как-то отвечает их философии и жизненным установкам. Только и всего.
– В картинах Мерзлова нет ничего отталкивающего, а от этих людей веет холодом.