Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания

Финк Виктор Григорьевич

— Так, — сказал наконец один из них. — Значит, вы говорите, эта машина работает у вас на крестьянской земле?

— На крестьянской, — подтвердил сотрудник и прибавил:— У нас другой и нет.

— А что такое колхоз? — спросил другой крестьянин.— Объясните, что это таксе. Например, как распределяются доходы?

Сотрудник объяснил. Крестьяне задумались.

В группе давно уже стоял какой-то молодой господин довольно приятной внешности. Он тоже слушал.

Вдруг он вышел вперед и выпалил:

— Но, позвольте, мсье, я не вижу разницы между вашим колхозом и нашими акционерными обществами.

По словам директора, которого душил смех, когда он рассказывал Роллану эту историю, господин произнес свою тираду, самодовольно улыбаясь, с видом человека, который этак вот, походя, без натуги, задал «агенту Москвы» убийственный вопрос, на который тот не найдет что ответить.

Но тут раздался взрыв хохота: это развеселились крестьяне. Один из них, на вид беззлобно, но с нормандским лукавством, сказал:

— Мсье, вы так рассуждаете, потому что работаете, вероятно, штанами на стуле. А вы бы попробовали работать руками в поле. Уверяю вас, вы бы тогда гораздо лучше понимали, в чем тут дело, в этой машине, и в колхозе, и во многом другом.

Эта история тоже была оценена Ролланом и тоже заставила его смеяться.

— Пойдемте, — сказал тогда директор и повел всю нашу группу в центр зала. Там стоял бронзовый бюст Ленина.

Бюст Ленина...

Лишь накануне я видел сцену, которая меня взволновала.

В павильон пришел слепец. Его вела под руку немолодая женщина с усталым лицом и суровым, сосредоточенным взглядом. У слепца глазницы были пусты, веки слиплись. В петлице порыжелого пальто он носил желтую ленточку Военного ордена и красную — Почетного легиона. Мне было ясно, где остались глаза этого человека.

Что нужно на выставке слепцу? Зачем он пришел?

Незаметно я последовал за ним.

Нигде не останавливаясь, женщина подвела его к бюсту Ленина.

— Ну вот!—сказала она негромко, и оба остановились.

Слепой положил правую руку на бронзового Ленина. Пальцы увидели, что находятся на груди, и быстро побежали вверх, к голове. Слепец ощупал ее от бороды до лба, быстрым, удивительно быстрым, но четким бегом пальцев. Потом он стал медленно водить рукой по лбу, по глазам, задержался у рта, снова вернулся ко .лбу...

Женщина стояла рядом и молчала.

Наконец слепой опустил руку.

— Ну вот! — сказал он наконец.

Женщина взяла его под руку, и они ушли.

Мы медленно передвигались по залу, когда я начал это рассказывать. Но Роллан, услышав, что речь идет о слепом человеке,, остановился и не пошел дальше, пока не дослушал до конца. Он был взволнован тем, что слепцу было необходимо узнать, как выглядел при жизни человек, который начал переустройство этого горестного и прекрасного мира.

Бюст Ленина стоял на невысоком постаменте.

Роллан обнажил голову, когда мы были еще в нескольких шагах от него.

Но вот мы подошли близко. На полу, у самого постамента, лежал довольно густой пучок пшеничных колосьев. Они были перевязаны веревочкой, под которую кто-то засунул бумажку с какой-то надписью.

— Это я и хотел вам показать, — сказал директор. — Сегодня рано утром — публики еще было мало — пришел какой-то крестьянин. Ему было не меньше семидесяти, я думаю. Обыкновенный французский крестьянин, в синей блузе, в широкополой соломенной шляпе и в грубых ботинках. В руках он держал что-то завернутое в газету. И вот он входит в павильон и, не глядя ни на какие экспонаты, — прямо к Ленину. Видимо, он был здесь не впервые. Он знал дорогу и пошел прямо к Ленину. Подошел, снял шляпу, вежливо поклонился Ленину и положил шляпу на пол — ему надо было освободить руки. Потом он неторопливо развернул свой сверток. Там оказались пшеничные колосья — вот эти самые. Старик встряхнул их, расправил и положил у постамента. Потом он извлек из-за пазухи бумажник, вынул из него бумажку, вот эту самую, и просунул под бечевку, которой были стянуты колосья. Он все делал неторопливо и обстоятельно, по-стариковски. Потом отошел на шаг — посмотреть, аккуратно ли все лежит, — и, видимо, остался доволен. Постояв еще минуту, он подобрал шляпу, еще раз вежливо поклонился Ленину и пошел к выходу, стуча каблуками по каменному полу.

Директор поднял колосья и показал, что написано на бумажке. Рукой, видимо непривычной к перу, на ней было выведено: «Старый французский крестьянин подносит свои лучшие колосья Ленину».

Роллан прочитал и поднял глаза. Он стоял, молчаливый и задумчивый, и смотрел на бронзового Ленина. Кругом было тихо. Что-то торжественное почувствовали мы все в этой тишине, точно присутствовали не при созерцании памятника, а при встрече живых.

Мы отошли в сторону, чтобы не мешать.

Потом Роллан, совсем как тот крестьянин, поклонился Ленину, надел шляпу и ушел.

Я еще встречал его после этого в Париже. Но когда я думаю о нем, я всегда вижу его стоящим со шляпой в руке перед бронзовым Лениным и перед отсветом, который падал от Ленина на французскую землю.

ЛЕНИНСКИЕ МЕСТА В ПАРИЖЕ 1

В начале тридцатых годов я познакомился в Москве с французским литератором Шарлем Стебером. Он написал несколько хороших книг об экономике Советского Союза и впоследствии прекрасно перевел мой «Иностранный легион».

В 1937 году мы часто встречались в Париже.

Стебер жил не в самом городе, а в Лонжюмо,— в той самой деревне Лонжюмо, в которой Ленин основал в 1911 году партийную школу.

Мне хотелось посмотреть сарай, в котором она помещалась. Но Шарль сказал, что сделать это не так-то просто.

— Хозяин не впустит вас. Это пренеприятный субъект. Он фашист. Главное, ему до смерти надоели люди, которые приходят расспрашивать его о Ленине и о сарае. Я сунулся, и у нас чуть не дошло до кулаков.

Я сказал, что все же попытаюсь.

— Но тогда будьте осторожны. И упаси вас бог сказать, что вы русский и приехали из Москвы. Придумайте что хотите, любой предлог и будьте готовы ко всему.

В Париже тогда находился Всеволод Вишневский. Мы решили поехать вдвоем.

Лонжюмо лежит на Орлеанской дороге, в пятнадцати километрах от Парижа. Деревня внешне ничем не замечательна и скорее похожа на пригород: много двухэтажных каменных домов, магазины, кафе. Есть несколько старых усадеб с дворами, с тяжелыми воротами, — например, третья усадьба от околицы, слева, если ехать из Парижа: большие ворота в каменной стене и низкая калитка. Но это не древность: это XIX век.