Инсталляция
Шрифт:
— Перехватить у Башни? — предположил Гаврил очевидное.
— Клянусь, эта штука материализуется из воздуха! — выпучил глаза второй.
— Самовоз, значит, — закивал бомж, — а я всё думаю, куда водитель делся от баранки… Грёбаная автоматика.
— Оу, мэн, что у тебя с униформой? — складывая свою металлическую сигарету в футляр, всполошился первый.
— Заметно, да? — деланно смутился Гаврил.
— Не сходу, тут темно.
— Да такая фигня, натянул дома похожие шмотки, заметил только на «Ампире»…
— Кто из нас не обкекивался? — хмыкнул второй глубокомысленно. Первый выдал негромкий смешок.
— Времени
— Только без обид.
— Без обид, без обид, — заверил Гаврил. — Но можно кто-то первым пойдёт, на разведку? А завидев Фурию, громко с ней заговорит.
— Па-аш? — воззрился первый на второго.
— Сам-то докурил… — с явной неохотой выбросил тот сигарету.
Нутро Чёртовой башни было подобно фасаду — холодное, мрачное, неприветливое. Скрежет часовых механизмов бежал здесь как кровь, вибрируя в грубых, хоть нож о них точи, стенах. Единственная лестница за служебным входом буром уходила под землю. Если не фонарики в телефонах его спутников, они бы все давно и дружно навернулись — факелы, натыканные по железным кольцам над головой, отбрасывали больше теней, нежели света. Воздух густел и присасывался морозцем к открытой коже.
— Как ты так проработал целый день? — прогудел страшный шёпот первого гребешка.
— Не знаю, мы с Фурией не пересекались, — честно ответил Гаврил.
— Камон, её ж до вечера не было, — подоспел на подмогу второй.
— Вперёд смотри, Паш! Фурия — это одно, ей же нашептать могут, какой ты сегодня кэжуал.
По левую руку, в цилиндре, вокруг которого вилась лестница, возникла разочаровывающе современная дверь. Паша приоткрыл её и выдохнул изо рта:
— Никого…
Бомж задержал взгляд на уходящих ещё ниже ступенях, перешагнул вслед за гребешками порог и очутился в угрюмом тесном помещеньице. Голый камень обступал со всех сторон, вселяя трепет, растворившийся, стоило первому подать газ в настенные лампы. К своему удивлению, раздевалки обыденней Гаврил в жизни не видывал. Второй прошёл за Пашей вдоль рядов металлических шкафчиков, порылся в одном и набросал на ближайшую скамейку рубашку, галстук-бабочку, брюки.
— В темпе, опаздываем.
Решительно переодевшись, бомж подался за гребешками в противоположную дверь и — вверх, к нарастающему пульсу механизмов. От его внимания не ускользнуло, что поднимаются они в ту же сторону, что спускались до этого.
По мере восхождения пульс мутировал в не громкий, но скрежещущий по нервам лязг. Наконец, лестница сделала финальный виток, и раздалась в одурительно обширную, после такой-то клаустрофобной предыстории, залу. Гребешки двинули вдоль стен, стараясь не выходить из тени. По центру залы сверкала россыпь столиков из чёрного дерева, и каждому сопутствовало хотя бы два кресла с высокими резными спинками; за большинством уже темнело по гостю. Разглядеть их не выходило: то канделябры ярко били по глазам, то тени окутывали лица в непроглядную дымку. Добравшись до бара возле полукруглой сцены, гребешки завернули между ними в дверь «Только для персонала». Гаврил взвесил все за и против, и всё же последовал за ними.
Кухня — всегда иное измерение. Изнанка миров, как говорят у нас в русских деревнях. Всюду кипит жизнь и бульон, пол, в отличие от зеркального мрамора в зале, закован в сальный кафель, а повара творят за плитами сущую бойню, не делая скидку овощам
— На, — протянул Паша крупную плашку с заколкой.
Приколоть её Гаврил приколол, но слишком очевидно при этом замялся.
— Ну, столик, который ты сегодня обслуживаешь.
— А…
«Девятнадцать», прочёл он вверх ногами. По какому принципу идёт счёт, спросить не успел, ибо Паша с остальными официантами резко встал по струнке. Бомж последовал их примеру и как можно незаметнее скосил взгляд. Ага! Импульс, парализовавший его, гм, коллег исходил от дамы в дверях. Чуждое этому месту вечернее платье подчёркивало царственность движений, а от взгляда пасмурных тёмно-серых глаз язык трещал чувством, будто его отдирают от заиндевевшей железяки.
— Н-да, — оглядела официантов Фурия. — Сотрудников опять не хватает. Удваиваем нагрузку.
Те, на кого указывала холёная рука, получали по второй плашке с номером.
— …и ты, — ткнула она бордовым когтём в Гаврила. — Нет, стой. Твоё лицо незнакомо. Шаг вперёд!
Гаврил вышел из строя, уставившись прямо перед собой невидящим взглядом.
— Кто ты? — вонзились в него пасмурные глаза. Гаврил буквально мясом ощутил, как его пробуют на зуб. — Почему я тебя не знаю? Можешь отвечать.
— Я новенький.
— Выходит, я лично брала тебя на работу и теперь не могу вспомнить, кто ты? С моей-то идеальной памятью?
— Пять минут! — послышалось из-за двери.
— Так, ладно. Вместо этого будешь ты, — сказала она Паше и опять вонзилась глазами в Гаврила. — Сунь кому-то номерок и за мной. Всё понял?
Фурия раздала ещё пару указаний и удалилась в зал, взойдя оттуда за кулисы. Гаврил поспевал следом и старался не глазеть на её подтянутый зад — такие спиной чуют, когда на них пялятся. В закулисье, среди рядов хабара на грузовых тележках, прикрытого чем-то вроде простыней, сновала пятёрка рабочих, наводя финальный марафет.
— Почему девятый стоит перед восьмым, а не после? Пятый прикройте, вон выглядывает. Эй, аккуратней! Колеса у шестой и одиннадцатой смазаны? Хорошо. Ты! Да, ты, не толпись.
Фурия руководила привычно, не сбавляя шага и словно даже не отвлекаясь от каких-то своих мыслей. Взглянув на миниатюрные часы на руке, она прихлынула к занавесу и обернулась вдруг на Гаврила.
— Ты. Вставай и дыши вон в том углу. Больше никаких телодвижений, всё понял?
Гаврил закивал.
— Вот тебе повезло, если ты правда устроен в Башне…
С этими словами Фурия продефилировала на сцену, подтянув свою и без того точёную осанку. Гаврил же, помявшись, направился, куда велено. Вспышка сквозь занавес с привкусом жжёного кремния, и над тишиной зала пронеслось:
— Дамы и господа! Приветствуем на ежегодном, уже две тысячи девятьсот семнадцатым Аукционе Потерянных вещей. Подумать только! Большая радость и не меньшая честь — увидеться снова под этой крышей…
«А перед серьезными дядями льём елей», хмыкнул Гаврил, разглядывая покрытый хабар перед собой. «Интересно, где тут моё? Хотя, чушь порю. На их месте я бы держал его не под тряпочкой и присмотром пяти не слишком надежных перчиков. И одного совсем подозрительного».