Интермеццо, интермеццо

де Клиари Кае

День склонялся к закату. Велением Одина, удача отвернулась от передовых отрядов, и враги воздели головы наших разведчиков на пики! Нам не благоприятствовало ничто! Ни погода, ни направление атаки, (франки занимали позиции на холмах, при поддержке лучников, а в резерве, как потом, оказалось, имели конницу!), ни предсказания сивилл, обещавших нам поражение в чтении извилин куриных сердец и мозгов! Но мы пошли!

Пошли!!! И пусть все девы Вальхаллы назовут нас… козлами Тора! Мы пошли!!! Пошли, всё дальше отходя от кораблей! Пошли, навстречу франкской стали!

А византийские баллисты с франкских стен, между тем, выкашивали из наших рядов, по пять — по десять воинов за один выстрел! А мы, шли!!! Мы перешагивали через трупы тех, с кем вчера делились коркой хлеба и куском вяленой рыбы! Мы шли, понимая, что наши щиты — самая надёжная защита в мире, — не выдержат удара гранёных дротиков, оперённых деревом — главного козыря франков! Мы шли…

А потом всё изменилось!

Всё изменилось, потому что мы… пришли!!!

Да! Мы пришли! Мы взбежали на стены, несмотря на ливень стрел и град камней, которыми нас осыпали сверху! Мы срубили своими топорами, всех кто встал на нашем пути, очистили стены и открыли городские ворота!

Мы пришли!!!

Собственно, сопротивления больше не было. Жители, которые до этого выставили по одному воину от семьи на стены, струсили настолько, что их просто скучно стало рубить! Лучшие из лучших пытались отстоять, то один дом, то другой. Иногда им это удавалось! Воины, побывавшие в Вике под стенами Царьграда и самой Александрии, легли на ступенях резных крылец в красивых и богатых теремах! Слава могучему и бесстрашному противнику! Слава героям, павшим на поле брани! Победа достаётся дерзновенным! А победа была за нами!

Говоря это, ярл распалился, как перегруженная дровами печка и так размахивал своей секирой, что мне пришлось отступить на пару шагов, чтобы сохранить конечности и голову целыми и невредимыми. Увидев это, он смутился, опустил секиру и пригладил бороду, но после короткого молчания продолжил:

— Всё это время я бился впереди войска! Так надо или из меня получился бы никудышный ярл. Олаф был рядом со мной, старался не отстать и доказать, что он достоин руки Анхеллинды. Но мне не надо было ничего доказывать, я и так видел, что он её достоин! Именно поэтому я всей душой желал его смерти и наверное Один услышал мои безмолвные молитвы. Но это случилось несколько позже.

Франков мы тогда разбили полностью и захватили их город, в котором провели следующую осень и зиму. Славное было времечко! Полгода сплошного пира! Дома себе такого не позволишь, но к весне приелось и местное вино и бабы, худые и грустные. Хотелось свежего пенистого пива и общества грудастых белокурых подруг с толстыми косами и румяными лицами. Я страшно скучал по Анхеллинде и был в этом не одинок. Олаф доблестно хранил верность своей невесте, чем вызывал у всех насмешливое недоумение. У нас не считается изменой заводить в походе шашни с жёнами побеждённых, другое дело, если такую подругу привезёшь домой. Вот тут-то тебе покажут прямую дорогу в Утгард, а в спутницы дадут ту самую бабёнку! Но речь не о том. Пришла весна и мы, нагрузив корабли богатой добычей, отвалили от франкского берега. Кстати Фигольд, наш полководец, ещё осенью заявил, что пойдёт с малой дружиной, куда-то на юг, но никого с собой не зовёт, так-как это будет-де разведывательный поход, в котором всему войску делать нечего. А ещё он сказал, чтобы мы его не ждали и если он до весны не появится, отправлялись по домам, пока франкский король явился сюда со свежим войском. Так мы и сделали, и в этом была наша ошибка! Без единого вождя войско уже не было целым, а когда по дороге мы стали разделяться, вот тут-то и началось подлинное беззаконие. Короче, до родного берега оставалось, где то двое суток пути, когда на нас напали корабли Хрёдрика-ярла!

При этом Ванхаген поглядел на меня так, как будто я и был этим самым Хрёдриком-ярлом, на родство с которым я так необдуманно претендовал недавно. Впрочем, он тут же сам поспешил смягчить ситуацию:

— Не знаю тот ли это Хрёдрик-ярл, который приходится тебе дедом или не тот, это теперь не важно, но вспоминать его нападение мне не доставляет удовольствия. Я знал его раньше, он вместе со всеми участвовал в походе и не проявлял ко мне никакой враждебности. Знаешь, у нас если один внезапно нападает на другого и проигрывает, то его называют разбойником, а если выигрывает, то героем. Хрёдрик тогда выиграл! Его корабли вышли из тумана внезапно, как тени. Мы едва успели похватать оружие, как наши борта уже притянули крючьями к вражеским драккарам, и воины Хрёдрика стали прыгать к нам на палубу. Мои люди никогда не уступали никому ни в силе, ни в храбрости, но на стороне нападавших была внезапность и численный перевес, (у меня в то время было три драккара, у Хрёдрика — пять). Битва быстро перешла в резню и два моих корабля вскоре оказались захвачены, а люди на них перебиты. Не сдавался только тот корабль, где был я сам, хоть в короткое время там не осталось не раненных воинов, ведь люди были без доспехов. И вот они накинулись на нас все вместе и стали теснить к корме. Это был конец, и нам оставалось только встретить смерть в бою, как подобает воинам. И тут произошло то, чего никто не ожидал! Олаф, который в этом бою прикрывал мне спину и отражал удары вдруг взвыл дурным голосом и пошёл вперёд! Этот вой мне уже приходилось слышать во время битвы. Такое бывает, но не часто, хотя все кто ходил в большие походы, когда-либо слышали его. Вот только для нас было настоящим сюрпризом, что наш скромный, благородный и порядочный Олаф — берсеркер! Ведь мы провоевали с ним не так уж мало и ничего подобного за этим парнем не водилось. Может он и сам не подозревал в себе такое, кто знает?

Когда он взвыл, (не то чтобы громко и грозно, но как-то даже пискляво), я обернулся и всё понял. Глаза Олафа бессмысленно блуждали, лицо было бледным, как мел, рот открыт и из него текла пена. Он не прыгнул, не набросился, не ринулся на врагов, а именно пошёл вперёд, сжимая в руках вот эту секиру. Люди Хрёдрика попятились от такого зрелища, но грозный окрик их вождя заставил их снова вступить в бой. Это стоило жизни многим! Первым взмахом Олаф располовинил сразу двоих, несмотря на то, что они были в тяжёлых доспехах. Затем он начал работать секирой, как машина, отрубая руки, ноги, головы, разбивая щиты и шлемы! Его оружие мелькало со стремительностью ласточкиных крыльев и поражало, как удар молнии. В короткое время корабль был очищен от кормы до носа, мы смогли перерубить канаты и оттолкнуться от вражеского судна. Нас не преследовали, только несколько стрел прилетело вдогонку, но они никому не причинили вреда. Собрав последние силы, мы налегли на вёсла, и вскоре туман скрыл от нас флотилию Хрёдрика-ярла.

Олаф стоял на носу, опираясь на свою секиру. Я подошёл к нему, чтобы заговорить, но он мне не ответил и тогда я тронул его за плечо. Это опасно, беспокоить не остывшего берсеркера, вроде того, как взять на руки только что дравшегося кота — можно получить неожиданный удар, который наделает беды. Но я всё же решил попробовать, держа щит наготове. Олаф не ударил, он вообще не пошевелился, а только покачнулся, словно подрубленное дерево и упал навзничь. С первого взгляда было ясно, что он мёртв. Раны на груди и животе не оставляли никаких сомнений — каждая из них была смертельна. Ко всему прочему из него торчало около десятка стрел. Значит он сражался уже будучи убитым, не чувствуя боли и не защищаясь от ударов, как это и бывает с берсеркерами.

У меня не было более отвратительного возвращения во фьорд, чем тогда! Жёны викингов не рыдают над павшими, но смотреть им в глаза было хуже, чем слышать душераздирающий плачь. Меньше всего мне тогда хотелось встретиться с глазами Анхеллинды, но пришлось-таки. Представляешь, она мне ничего не сказала! Ни слова упрёка, ни пожелания сдохнуть, ничего! Но я понял — с этих пор, мы враги на всю оставшуюся жизнь!

При этих словах Ванхаген даже слегка задохнулся и так потемнел лицом, что я подумал, не случился ли у него удар? Но он перевёл дух, как после длительного бега и заговорил снова:

— Вот тебе, Драгнар, вся моя история без недомолвок. Это было двадцать лет тому назад. За это время Анхеллинда изменилась до неузнаваемости. Она занялась хозяйством в моё отсутствие и вскоре так потеснила меня, что мне осталось лишь командовать воинами в Вике. Дома я не был уже хозяином. И это делалось со всей почтительностью, какая предписывается древними обычаями! Наша молчаливая война никогда не перерастала в открытую вражду, но и примирение было невозможно. Двадцать лет! Согласись, это не каждый выдержит! Но я тоже изменился. Да, это я нанял тех разбойников, но они не должны были её убивать, я не такой зверь, как она обо мне думала! Даже из фьорда её должны были удалить лишь на время… Я кое-что задумал сделать в её отсутствие, но теперь это не важно. Потом я бы её «выкупил» и с почестями вернул на место, да вот ты помешал… Но это тоже не важно! Сейчас важно то — в какую сторону ты пойдёшь. Если хочешь, можешь отправляться туда!