Исход. Апокалипсис в шляпе, заместо кролика
Шрифт:
– Не знаю, Семирамид Петрович, – как и ожидалось, слово взял Ной Фёдорович, – что у вас там, в голове, творится, – жёстко прошёлся по Семирамиду Петровичу Ной Фёдорович, – для чего вполне могут сносные причины, – у вас в домашних делах одно расстройство, вы ведь человек не прогрессивный, – но таким названием хоронить наш клуб, пока что не клуб самоубийц, я не собираюсь.
– Но в чём опять дело? – с негодованием вопросил Семирамид Петрович.
– А вы ещё раз хорошенько прочтите историю Икара, основные вехи его жизни, и я думаю, что вы всё поймёте. – Твёрдым голосом сказал Ной Петрович, затем перевёл свой взгляд на часы Семирамида Петровича, и со словами: «А что насчёт ваших часов. То ваше время, Семирамид Петрович, ещё
– Не думайте, что я не увидел, какой интерес вызвал у вас этот принесённый мной ящик. – Постучав фалангами пальцев по крышке чёрного ящика, сказал Ной Фёдорович. – И вам всем, наверное, любопытно знать, что находится в нём. – Ной Фёдорович ещё разок обвёл взглядом внимающих ему людей за столом и добавил. – Что ж, не буду долго испытывать ваше любопытство и сразу приступлю к ознакомлению его содержимого. – На этих словах Ной Фёдорович провёл пальцами руки по краям чёрного ящика, затем открыл запорные устройства сбоку ящика и не обошёлся без театральщины, со всем своим лицевым вниманием к происходящему в ящике, приложив ухо к верхней крышке ящика.
– Курлычет. – Многозначительно проговорил Ной Фёдорович. После чего он отрывает свою голову от ящика, берётся руками за края крышки, и с видом человека знающего нечто, чего никто здесь не знает, и при этом это его знание высокого порядка знание, начинает открывать крышку ящика – а все, значит, не сводят с неё своего взгляда. Правда всё это длится только одно мгновение, и как только с помощью Ноя Фёдоровича крышка слегка приоткрыта, как из неё вдруг вырывается на свет, а затем взмахнув крыльями, взметается вверх, к потолку, нечто живое (вроде как птица). Да так резко, что все вокруг, в оторопи и в нервном волнении на лице, откидываются назад, к спинкам своих стульев. Откуда они в лицевом онемении не сводят взгляда с мечущегося из одного угла комнаты в другой голубя.
И только один человек из всей этой компании, – и это не трудно догадаться кто, – Ной Фёдорович не так взволнован, как все остальные. Нет, он, конечно, взволнован, но только по другому поводу. – Ну, говорите, не молчите! – начинает теребить своей взволнованностью людей за столом Ной Фёдорович. – Кто что видел? – А те только в ответ пожимают плечами, давая ему понять, что они вроде бы всё проморгали и ничего достойного упоминания не заметили. Что совсем неудивительно, когда этот голубь столь резв на подъёмный полёт.
И Ной Фёдорович, уразумев, что тут нужен индивидуальный подход, – ко всем сразу не имеет особого смысла обращаться, если хочешь выяснить для себя истину, – выбирает из этой компании людей самого бесхитростного и простодушного – человека страшной наружности, но зато без ненужных хитросплетений в голове, которые затуманивают взгляд – и обращается к нему. – Валтасар, ты что скажешь? Было что в клюве нашего голубка. – Этот страшный тип, к кому обратился Ной Фёдорович, назвав его Валтасаром (из чего начинают проясняться некоторые недоступные до этого момента вещи; по крайнем мере насчёт личности Валтасара, в точном случае, и личности Ноя Фёдоровича, по косвенным указаниям) хоть и польщён этой своей избранностью, но всё же несколько озадачен таким выбором себя, в качестве ответчика и человека обладающего лучшим зрением. И Валтасар, чувствуя особую ответственность за себя, ещё раз посмотрел в сторону голубя, присевшего на журнальный столик у стенки и чего-то там курлыкающего, почесал свой затылок и дал свой ответ. – Я не уверен, что что-то видел.
На что Ной Фёдорович, к некоторой обиде Валтасара, с досадой отмахивается от него рукой и переводит свой взгляд на рядом с ним сидящего человека, более пристойной и не такой дикой наружности, как у Валтасара, и спрашивает его. – А что на это скажет наш Альберт Нобилиевич. У вас как-никак глаз алмаз, и если бы не ваше особое мнение, которое вечно сбивает фокус вашего взгляда, то цены бы вам не было, Альберт Нобилиевич. – И, пожалуй, Ной Фёдорович поспешил посвящать в своё мнение о себе этого Альберта Нобилиевича, как сейчас нами выясняется, человека дюже обидчивого, хоть он и сам себе на уме (чего не должно быть, но вот с Альбертом Нобилиевичем и не такое ещё бывает).
И этот Альберт Нобилиевич, человек безотносительно справедливый к себе, не скрывает того, что он не собирается скрывать – он будет во всём, немыслимо для должного понимания человеком с разумом, противоречить себе и Ною Фёдоровичу. – А что может сказать, Альберт Нобилиевич, когда к нему обращаются не в первую очередь, – вот с такого отстранения от себя, как обычно начал объясняться этот безотносительно относительный человек, – как только удивиться такой наивности спрашивающего в ответ. Меня не считали нужным столько времени спрашивать, не считаясь с моим мнением, полагаясь на любое другое, но только не моё, а когда вдруг поняли, что без Альберта Нобилиевича всё стоит и не движется, то вдруг решили спросить. И как думаете, что после этого вам может сказать Альберт Нобилиевич.
И тут без срочного вмешательства со стороны, со стороны Ноя Фёдоровича, не разберёшься в этих хитросплетениях мысли Альберта Нобилиевича, любящего ходить по кругу. – Так что ты видел, дурень? – жёстко так и по делу спрашивает Ной Фёдорович этого заболтавшегося уже по самое не могу, Альберта Нобилиевича (трюк «Лабиринт Минотавра», потрясший в своё время столько людей, дело рук Альберта Нобилиевича, только с виду такого из себя всего трогательного и беззащитного, когда на самом деле этот Альберт Нобилиевич жуткий тип).
– Ничего. – Сбитый с толку Ноем Фёдоровичем, даёт ответ насупившийся Альберт Нобилиевич. И Ной Фёдорович, поняв, что, таким образом, он толку от этих людей тоже не добьётся, выпрямляется и обращается ко всем вместе.
– Господа, товарищи и иные субъекты активности. – Обращается ко всем Ной Фёдорович. –Давайте посерьёзней отнесёмся к нашему общему делу. Всё-таки мы находимся в одной лодке по интересам. И так по-капитански зваться буду только я, пока кто-то из вас не разгадает представленный мной на ваше рассмотрение фокус. К тому же это я пошёл к вам навстречу, и полностью, за исключением несколько знаковых деталей, раскрыл перед вами внутренние рабочие механизмы по его становлению. И вам осталось только одно, слегка поднапрячь своё воображение и узнать в чём тут фокус. – Ной Фёдорович, чьё необычное имя в связке с этим отчеством, теперь получило своё логичное объяснение (так звали первого допотопного капитана по жизни), посмотрел на людей за столом, ожидая от них проявления сознательности.
Ага, щас, дождёшься от них такой дисциплины мысли. И эти господа, товарищи и как их там ещё назвал Ной Фёдорович… А, иные содержательные люди, в общем, если они о чём-то и думали, но только не о том, о чём хотел Ной Фёдорович.
– И спрашивается, зачем всё это наше будущее дело так вымышлено обставлять? – задался вопросом один из таких содержательных людей, о котором с виду ничего такого удивительного не скажешь (он, скорей всего, интроверт, как и все замечательные своими талантами содержательные люди), но в нём иногда, когда он сам за собой не замечает, проскакивает эта его склонность к своим внутренним талантам. Что это были за таланты, то сейчас, с первого взгляда на него, совершенно не представляется возможным сказать. Но если заглянуть под стол и посмотреть на его босые ноги, которые он вынул из ботинок и чешет их одну об другую, то можно предположить, что он йог, или ещё чего похлеще этого, не для средних умов понимания человека, без рассуждения бросающего себя на амбразуру испытания.