Искра жизни (перевод М. Рудницкий)
Шрифт:
И он завыл, словно волк на луну. Все тело устремилось вверх, сосредоточившись в этом вое. Рот зиял черной воронкой, из которой вырывался хриплый, надсадный вой.
Зульцбахер встал.
— Все, я пойду, — сказал он. — Попрошу найти ему священника.
— Это где же? — спросил Лебенталь.
— Где-нибудь. В канцелярии. На вахте…
— Не сходи с ума. Здесь нет священников. СС их на дух не переносит. Тебя сразу же упекут в карцер.
— Не важно.
Лебенталь уставился на Зульцбахера.
— Бергер, пятьсот девятый! — позвал он. — Вы слышали, что он говорит?
Зульцбахер
— Это бессмысленно, — урезонивал его Бергер. — И к тому же запрещено. И среди лагерников мы ни одного священника не знаем. Неужели ты думаешь, мы бы не позвали?
— Я пойду, — упорствовал Зульцбахер.
— Самоубийство! — Лебенталь даже за голову схватился. — Да еще ради антисемита!
Желваки на скулах Зульцбахера работали вовсю.
— Хорошо, пусть ради антисемита.
— Кретин! Еще один кретин!
— Хорошо, пусть кретин. Все равно пойду.
— Бухер, Бергер, Розен, — спокойно распорядился пятьсот девятый.
Бухер с дубинкой в руках уже стоял у Зульцбахера за спиной. Он тотчас огрел безумца по голове. Не что есть мочи, но все же достаточно сильно. Зульцбахер пошатнулся. В тот же миг все кинулись на него и повалили на пол.
— Агасфер, давай веревки для Овчарки, — скомандовал Бергер.
Они связали Зульцбахера по рукам и ногам и только после этого отпустили.
— Если вздумаешь орать, придется заткнуть тебе рот, — предупредил пятьсот девятый.
— Да вы же не понимаете…
— Понимаем. Полежишь так, пока в себя не придешь. Слишком много людей мы вот так потеряли…
Они отволокли Зульцбахера в угол и больше уже не обращали на него внимания. Розен выпрямился.
— Он еще не в себе, — пробормотал он смущенно и как бы извиняясь за товарища. — Вы тоже должны понять. Это он все из-за брата.
Аммерс охрип. Теперь он только сипел:
— Где же он? Где… священник?
Постепенно всем это стало надоедать.
— Неужто во всех бараках и впрямь нет ни одного священника, причетника или, на худой конец, служки? — спросил Бергер. — Кого угодно, лишь бы он наконец угомонился.
— В семнадцатом четверо были. Одного отпустили, двое умерли, еще один в карцере, — доложил Лебенталь. — Бройер каждое утро лупцует его цепью. У него это называется отслужить мессу.
— Пожалуйста, — шептал Аммерс. — Христом Богом молю…
— По-моему, в секции «Б» есть один, который знает латынь, — сказал Агасфер. — Я, во всяком случае, слышал про такого. Может, его можно взять?
— Как хоть его зовут?
— Точно уже не помню. Дельбрюк или Хельбрюк, что-то в этом роде. Но староста секции наверняка его знает.
Пятьсот девятый встал.
— Вон как раз Маннер. Сейчас его и спросим.
Они с Бергером подошли к старосте.
— Наверно, Хельвиг, — догадался Маннер. — Это он языки знает. Но он немного того. Иногда декламировать начинает. И он в секции «А».
— Наверно, это он и есть.
Они пошли в секцию «А». Маннер поговорил с тамошним старостой, высоким и худым человеком с головой в форме груши. Груша все внимательно выслушал, но в итоге только передернул
Через несколько минут он вернулся, ведя за собой крайне недоверчивого, чтобы не сказать перепуганного субъекта.
— Вот он, — сказал Маннер пятьсот девятому.
— Давайте выйдем. Здесь ни слова не разберешь.
Пятьсот девятый объяснил Хельвигу суть дела.
— Ты говоришь на латыни? — спросил он.
— Да. — Лицо Хельвига нервно дернулось. — Вы хоть знаете, что пока мы тут стоим, у меня там украдут мою миску?
— То есть как?
— А тут все крадут. Вчера только в уборную сходил — ложки как не бывало. Я ее под соломой на нарах прятал. А теперь вот миска там осталась.
— Так пойди возьми ее.
Хельвиг исчез, не говоря ни слова.
— Он не вернется, — сказал Маннер.
Они ждали. Уже начинало темнеть. Из тени бараков выползали тени людей, из мрака неволи они несли мрак своих душ. Наконец появился Хельвиг. Миску он крепко прижимал к груди.
— Не знаю, много ли Аммерс поймет по-латыни, — сказал пятьсот девятый. — Вряд ли много больше, чем «Ego te absolvo». [6] Это он еще, должно быть, помнит. Так что если ты ему скажешь это и еще что-нибудь, любое, что на ум взбредет…
6
«Отпускаю тебе» (лат.).
Хельвиг ковылял рядом на своих длинных тонких ногах.
— Вергилия? — предположил он. — Или Горация?
— А чего-нибудь церковного нет?
— «Credo is unum deum». [7]
— Очень хорошо.
— Или «Credo quia absurdum». [8]
Пятьсот девятый посмотрел прямо в эти странные, не знающие покоя глаза.
— Это все мы, — заметил он.
Хельвиг остановился. Его корявый указательный палец нацелился на пятьсот девятого, словно намериваясь проткнуть.
7
«Верую в Бога единого» (лат.).
8
«Верую, потому что невероятно» (лат.).
— Это богохульство, ты сам знаешь. Но я этого хочу. Ему никто не нужен. Покаяние, отпущение грехов — все это возможно и без исповеди.
— Наверно, он не может покаяться, если рядом никого нет.
— Я это делаю, только чтобы помочь ему. А они тем временем сожрут мою порцию баланды.
— Маннер прибережет твою баланду. Но дай-ка сюда твою миску, — сказал пятьсот девятый. — Я ее подержу, пока ты у него будешь.
— Это еще зачем?
— Думаю, он скорее тебе поверит, если ты без миски к нему придешь.