Испытание. По зову сердца
Шрифт:
Добров вздрогнул и хотел было так же резко ответить, но к нему бросился врач, делая ему знаки молчать. А Железнов уже справился с собой и продолжал тихим голосом:
— Через полтора часа начинается артподготовка. К этому времени поедете вместе с начальником штаба на НП и будете руководить боем. Все время держите со мной связь и информируйте меня. Здесь оставьте начальника опергруппы. А пока вместе с товарищем Бойко изучите мое решение и организацию боя, особенно взаимодействие артиллерии с пехотой.
Добров немного опешил от такого неожиданного поворота дела, насупился, раза три кашлянул и, буркнув себе что-то под нос, пошел на другую половину избы к столу Бойко.
Перед тем как уехать на НП, Добров долго шагал из угла в угол, подходил к дверям комнаты Железнова и снова начинал шагать, не выпуская изо рта папиросы. Наконец решился и вошел к Железнову.
— Яков Иванович, простите меня, партизана! — волнуясь, сказал он. — Дубины на меня мало!..
Железнов протянул руку, и Добров крепко пожал ее.
— Знаешь, Иван Кузьмич, брось-ка ты гарцевать на коне, сейчас ведь зима. Садись-ка в розвальни, куда будет лучше.
— А как же без седла? — нахмурился Добров, подумал немного и скомандовал ординарцу: — Седла отставить! Подать сани!
Когда Добров и Бойко уехали на НП, Железнов слегка вздремнул. Но потом, после того как они позвонили по телефону, он уже не ложился. Артиллерийская подготовка началась вовремя. Положив голову на горячие руки, Железнов, не отрываясь, смотрел на часы — ожидал сообщения о начале атаки. Однако телефон зазвонил раньше, до атаки оставалось еще пять минут.
— В чем дело? — Железнов тревожно взглянул на капитана, исполняющего должность начальника оперативного отделения. — Часы, что ли, отстают? — и взял телефонную трубку.
Капитан сверил часы, они показывали время правильно.
— Что?.. Повторите!.. — вдруг громко крикнул Железнов и, не отнимая трубки от уха, обвел всех тревожным взглядом. — Страшно сказать... В бою у деревни Палашкино убит Доватор. Какой погиб человечина!..
Не успел он опустить трубку, как снова задребезжал звонок. Звонил Добров. Он доложил, что полки дружно пошли в атаку...
Ночью Информбюро передало сообщение «В последний час» о присвоении генерал-майору Доватору звания Героя Советского Союза. Наутро вместе с этим сообщением все части дивизии Железнова молниеносно облетела весть о гибели Доватора.
Эта печальная новость получила в сердцах людей одинаковый отзвук. Гречишкин поставил орудие на прямую наводку и яростно скомандовал своему расчету:
— За смерть Доватора по врагу... огонь!
Неподалеку от него занимал позицию Николай Кочетов.
— За Героя Советского Союза по грабьармии... огонь! — крикнул он, и его пулемет застрочил по врагам.
А на следующий день с именем Доватора полки двинулись на штурм одного из наиболее мощных узлов обороны врага — города Рузы.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Урванцев, сделав несколько кругов, выбрал среди рощиц, рядом с дорогой, площадку для посадки и приземлился. Схватив узел, он соскочил на землю и торопливо зашагал по снегу к дороге. Там Костя остановился и поднял руку. Но, как назло, ни первый, ни второй автобус с ранеными не остановились, и лишь только последний притормозил. Распахнулась дверца кабины, и оттуда прохрипел простуженный голос шофера:
— Садись!
Вот на этом-то автобусе Костя беспрепятственно и въехал в громадный двор госпиталя. Оставив узелок в кабине, он направился к больничному кирпичному зданию, но там его не пустили:
— Неприемный день, дорогой товарищ. Приходите через два дня.
Чего только в этот момент Костя в уме не изобретал! Но строгий вахтер был неумолим.
К крыльцу один за другим подошли автобусы, а за ними потянулась группа красноармейцев, видимо, из команды выздоравливающих.
— Быстрее, быстрее! — скомандовал красноармейцам военфельдшер и, бросив первому из них: «Идемте, халаты возьмете», вместе с ним скрылся за скрипучими дверями этого здания. Урванцев пристроился к команде носильщиков и в паре с плечистым бородачом понес первого раненого в четвертое отделение, высматривая по дороге палату Веры.
После третьего раненого Костя проскользнул к дверям седьмой палаты и, чуть приоткрыв их, тихо позвал:
— Ве-ера.
Та приподнялась на локти и, узнав его по голосу, чуть было от радости не закричала.
Когда, прихрамывая, она вышла в коридор, Урванцев схватил ее за руку и отвел за выступ стены коридора.
— Самолет в километре отсюда. Узелок с обмундированием в женской уборной за метлами. Быстро одевайся — и на двор. Пока автобусы здесь, ворота открыты — бежим. Жду тебя во дворе у входа.
Вера, готовая его расцеловать, промолвила только одно слово: «Сейчас». Они разошлись в разные стороны.
Все это не укрылось от бородача. Выйдя на двор, он добродушно взглянул на Костю и, скользнув пальцем по усам, спросил:
— Твоя?
— Моя, — ответил Костя.
— Жена аль как?
— Никак. Просто друзья. Она наша летчица.
— Это хорошо. А то как-то у нашего брата на фронте неладно получается. Слюбятся, сойдутся. — Бородач скручивал «козью ножку». — Все честь по чести. А потом, глядишь, у нее уже на нос лезет. И что?.. — протянул кисет Урванцеву. — Все!.. С фронта списали, в тыл отправили. И для девки не жистя, а мука. Все хорошо, коль ухажер честный. Так у нее наперед надежда... А ежели он так, финть-винть? Тогда для нее все окончено. А для дитя — безотцовщина. Нехорошо. — Бородач зажег спичку, прикурил. — Тебя как звать-то?
— Костя.
— А меня — Родион. Оно, конечно, фронт штука такая, что человек весь как на ладони, всем нутром виден. Отдает он себя здесь до последней крохи. И во всей своей громаде все одно — че-ло-век! И такого человека не полюбить нельзя, особливо девушке. И эту любовь, милок, надо хранить, как сердце за пазухой. Понял, фунт ситный?
— Чего понимать? Понял.
— Тогда будь здоров, милок. Я пошел документы получать, — сказал бородач и пошагал к низенькому зданию, где толпились, дымя цигарками, такие ж радостные, как и Родион, красноармейцы.