Истории для кино

Павловская Наталия Александровна

Татарское село.

На лавочках у добротных домов сидят степенные мужчины в шитых золотом тюбетейках. А женщин практически не видно, только мелькнет одна-другая в низко надвинутом на лоб платке-хиджабе.

Здесь Лёдя ничего не поет – татарского языка не знает. Местные же не знают русского. И не получается у них никакого разговора, когда Лёдя расспрашивает, был ли здесь цирк, а если был, то когда уехал и куда. Татары вполне уважительно слушают Лёдю, понимающе кивают, но явно ничего не понимают.

Лёдя переходит на международный

язык жестов: он изображает силача с гирями, делает сальто, становится на четвереньки и лает, как собачки Любаши. Теперь уже татары переглядываются с тревогой. Один седобородый сочувственно качает головой и что-то сообщает другим мужчинам.

Но мальчик, который все терся у сапога седобородого деда, звонко кричит:

– Нет, ата, он не больной, он спрашивает про артистов! – И сообщает Лёде: – Артисты вчера здесь были… Такой сильный батыр и красивая хатын!

Седобородый гладит смышленого внука по головке и тоже обращается к Лёде на ломаном русском:

– Ты хатеть… арытысты?

– Да! Да! Артисты! Цирк! – радуется Лёдя.

– Арытысты – ек… нету… уехать арытысты… ёк.

– А куда поехали? В какую сторону? Покажите!

Седобородый непонимающе пожимает плечами. Но опять выручает мальчишка:

– Они сказали – поехали в Затоку.

– Затока? Точно?

– Заток, Заток, – подтверждает седобородый. – Мой сын ехать… туда… завытыра.

– Пусть возьмет меня! – умоляет Лёдя.

– Тебя? – Седобородый прищуривается. – А ты рука-нога работать?

Лёдя, обливаясь потом, грузит мешки на арбу, у которой прогуливается, похлопывая кнутом по своему сапогу, молодой татарин.

Когда мешки погружены, татарин залезает на место возчика и указывает кнутом Лёде на кучу мешков. Лёдя взбирается на вершину кучи и, обессиленный, падает, раскинув руки и глядя в небо.

Седобородый отец что-то строго приказывает сыну, тот почтительно отвечает, прикладывая ладонь к груди. Наконец седобородый машет рукой, молодой стегает кнутом лошадей, и арба отправляется в путь.

На площади села Затока разбит шатер цирка Бороданова. На раусе, где прежде зазывал публику Лёдя, теперь работает зазывалой Любаша. Делает она это не так темпераментно, как Лёдя, но зато по-своему очаровательно:

– Уважаемые зрители! Дяди, тети и родители! Дедушки, бабушки и детишки-лапушки! Наши артисты чудно хороши! Заходите, посмотрите – отдых для души!

На площади появляется Лёдя. И замирает при виде циркового шатра. Потом медленно, нерешительно приближается к нему. Стоит и взволнованно смотрит на Любашу.

Почувствовав его взгляд, девушка оборачивается и радостно бросается ему на шею:

– Лёдька! Ты нашел нас! А я скучала!

Позади них раздается голос Бороданова:

– И долго будем обжиматься?

Молодые люди испуганно отшатываются друг от друга. Лёдя виновато и умоляюще смотрит на хозяина цирка. Бороданов глядит на него в упор. И строго повторяет:

– Долго будем обжиматься? А кто за тебя, паразита, работать будет!

– Я буду работать! Я! – кричит счастливый Лёдя

От избытка чувств он делает колесо на руках – одно, второе, третье – и так удаляется к служебному входу цирка. Бороданов и Любаша с улыбкой глядят ему вслед.

И не замечают силача Якова, провожающего Лёдю взглядом, не сулящим ничего хорошего.

Любаша перед установленным на ящике зеркалом взбивает золотистые локоны, борясь с одной непокорной прядью, никак не желающей укладываться на лбу.

Лёдя – в огненно-рыжем клоунском парике – вышагивает туда-сюда за ее спиной, и пламенно фантазирует. Он рассказывает девушке про сон, который снился ему под дождем на морском берегу. Про то, как они летали вдвоем на трапеции под самым куполом – красивые, нарядные и сильные. И про то, что они с ней обязательно сделают этот номер не во сне, а наяву – под куполом большого настоящего цирка.

Любаша, продолжая борьбу с локоном, лишь тихо улыбается: сон все это, фантазия, сказка… Но Лёдя не сдается: сон непременно станет явью, если только сильно верить, если только очень стараться, если стремиться к этому и быть всегда вместе…

Любаша, почуяв, что разговор сворачивает с темы высокого циркового искусства в сторону сложных личных отношений, машет рукой на непокорную прядь и освобождает Лёде место у зеркала – пусть гримируется, а то опоздает на выход.

Лёдя усаживается перед ящиком, пообещав, что они еще обсудят общий номер. Любаша соглашается: обсудим, обсудим, – и выпархивает из шатра. А Лёдя зачерпывает из коробки грим, наносит мазок на лоб, растирает его и кричит от боли:

– А-а! О-ой! А-а-а!

На его крик возвращается Любаша:

– Что?! Что случилось?

– Жжет! О-о, печет!

Лёдя вопит, держась за лоб и раскачиваясь из стороны в сторону.

Сбегаются другие циркачи. Быстро входит Бороданов.

А ну цыть, не пугать мне публику! Что за базар?

Он отнимает руки уже не вопящего, а жалобно стонущего Лёди от его лица, приглядывается к вспухающим волдырям:

– Так, известь! Быстро воды!

Любаша убегает, приносит воду, смывает со страдающего Лёди грим. А цирковые перешептываются в сторонке. Один вспоминает, как в Бердичеве молодой клоун старому сыпанул извести в грим, и старый вообще ослеп, а молодой взял и стал работать его коронный номер. Другой возражает, что Лёдин-то номер вроде бы делить некому. Третий уверяет: что поделить – всегда найдется…

Лёдя тихо поскуливает. Бороданов осматривает обожженный лоб. И заверяет, что до свадьбы заживет. Надо только смазать жиром.

Любаша опять убегает. Появляется силач Яков. С деланным удивлением он оглядывает собравшихся.

– Что за шум, а драки нету?

Бороданов смотрит ему в глаза. Яков спокойно выдерживает его взгляд. Хозяин раздраженно приказывает:

– Ну, чего сбежались – идите, работайте!

Цирковые понуро расходятся.

Лёдя лежит на попоне, Любаша делает ему перевязку. Лёдя стискивает зубы от боли, но стоически молчит. Любаша сочувственно гладит Лёдю по лицу. Юноша задерживает ее руку на своей щеке: