История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
И все же это была хоть «воробьиная», но свобода. Появились книги из районной библиотеки, которые радостно заполняли серятину однообразных вечеров. К ним-то и пристрастилась Надя. В наследство от Клондайка ей досталась любовь к стихам. Стихи и книги, никогда ранее не интересовавшие ее, неожиданно стали незаменимыми друзьями, почти как хлеб насущный. В них она с волненьем узнавала знакомые слова романсов, удивляясь их красоте, и с грустью думала, как мало ей пришлось говорить с ним о прекрасных, возвышающих душу стихах, потому что понятия о них не имела тогда, а все больше о житейских мелочах, время от времени посматривая в окно хлеборезки, не ворвется ли опер, или Гусь, или шмоналки с Павианом.
Зато теперь можно было купить билет и поехать в отпуск, чего Надя никогда не знала, в Сочи, в Гагры, куда направилась Лысая с мужем, и вообще не прийти домой ночевать, никто не запретит.
Иди, куда глаза глядят, а куда они глядят? Глядеть было не на кого, и не хотелось. Однако, несмотря на непобедимую тоску, грызущую душу, тело ее наливалось спелым соком молодости. Сытная, без всяких излишеств пища и спокойный образ жизни делали свое. И однажды она достала свою абрикосовую блузку, где «тяп-ляп» была пришита пуговица, оторванная «с мясом», и не могла застегнуть ее на груди, к большому огорчению. Если б ей было отпущено хоть чуть больше тщеславия, то, наверное, увидела бы, как оборачивались, глядя ей вслед, молодые люди и нескромно провожали взглядами ее высокую, стройную фигуру.
Наконец, как-то в субботу Надя осуществила свою давнюю мечту и вырвалась на улицу Герцена в нотный магазин, что рядом с консерваторией. Магазин изменился с тех пор, как она покупала здесь «Жаворонка» Глинки. Помещение как бы расширилось, в просторном зале появился блестящий новенький рояль. Несколько человек у прилавка рассматривали стопку нот. Надя тоже подошла, но это было не то, что ей нужно: органные, скрипичные, фортепьянные, для духовых инструментов.
— Вы что хотели? — спросила пожилая вежливая продавщица.
— Мне для пенья.
— Пожалуйста, вон к тому прилавку.
Долго, с наслаждением Надя рылась в нотах, перекладывая аккуратно стопочку. Потом купила сборник романсов Чайковского и Булахова. Зачем? — и сама не знала. Просто так, когда-нибудь понадобятся.
— Девушка с персидскими глазами, вы еще и поете? — услышала она над самым своим ухом приятный баритон. Она подняла голову — около прилавка, рядом с ней, стоял высокий, уже не первой молодости мужчина. Надя была в умиротворенном настроении и не захотела «послать» его, а сказала, чуть улыбнувшись:
— Да! — и направилась к выходу.
— Где можно вас послушать? — продолжал ей вслед «приятный баритон».
Она быстро вышла на улицу, баритон за ней.
— Нигде! Я готовлюсь в консерваторию, — и направилась мимо памятника Чайковскому к Манежной.
— В консерваторию? Ну да, конечно! Мне следовало догадаться, вы еще так молоды, — с восхищеньем произнес он. — А знаете, я могу вам составить протекцию.
Надя резко повернулась к нему: «Уже пора «посылать», — и холодно сказала:
— Если я не попаду в консерваторию за свой голос, тогда мне лучше работать на стройке!
Незнакомец весело и, казалось, от души рассмеялся.
— Ах, девушка, милые персидские глазки! Как мало вы знаете, что такое путь артиста!
— А вы знаете?
— Знаю, деточка! Потому что сам имею честь им быть!
Надя сбавила шаг и задиристый тон.
— Вы поете? — мигом насторожилась она.
— Нет, я артист драмы, и даже заслуженный. Моя фамилия Токарев. Валерий Токарев. Я артист Московской филармонии, — сказал он не без гордости, явно наслаждаясь Надиным замешательством. — Сейчас я готовлю новую программу, буду читать Гомера.
— Гомер? «Только Терсит, еще долго бранился, болтливый без меры!» — вспомнила Надя и весело засмеялась.
Баритон оживился: — О, это место потрясающее! Я сам, когда читаю, едва сдерживаюсь, чтоб не рассмеяться! Но вы, вы-то откуда знаете о Терсите? Вот что удивительно!
Они уже дошли до угла, где кончалась улица Герцена, и свернули на Моховую.
— Я очень тороплюсь, — сказала Надя, решив по-хорошему избавиться от своего спутника.
— Вы убегаете от меня, как быстроногая газель, и я не узнаю вашего имени, — кокетливо играя глазами, под которыми уже хорошо обозначились мешочки, проворковал «красивый баритон», — а я так мечтал послушать вас.
— До этого еще долго, мне нужен хороший преподаватель, — откровенно призналась Надя.
— Есть ручка, карандаш? — деловито спросил он.
— Ни того, ни другого, ничего!
— О Боже! Чем же вы записываете телефоны своих поклонников? — лукаво блеснув глазами, воскликнул он.
— Даже не стараюсь запомнить их имена! — в ответ ему так же улыбнулась она, опустив глаза «овечкой».
— Тогда придется мне, — он достал из кармана пиджака очень красивую ручку с золотым пером и таким же золотым колпачком,
— Говорите ваш телефон…
— Мне это неудобно.
— Грозный муж?
— Ах, если бы! А то злой отец! — с удовольствием соврала Надя.
— Ну что с вами делать? Хорошо! Записываю телефон преподавательницы, кстати, она живет здесь рядом. Мы только что прошли ее переулок. Брюсовский — напротив консерватории.
«Брюсовский, Брюсовский!» — напрягая память, старалась вспомнить она, когда и где слышала это название, но не вспомнила.
— Так как же вас зовут все же?
— Надежда Николаевна! Я…
— Какая прелесть! Надежда! Обожаю русские имена — Вера, Надежда, Любовь. Я сразу назначаю вам свиданье. Буду ждать вас у входа в консерваторию в шесть тридцать. Будьте точны, не опаздывайте! — совсем по-хозяйски, словно она уже дала свое согласие, распорядился заслуженный артист. — И помните: точность — вежливость королей. Так не забудьте, сегодня в половине седьмого.
— Обязательно! — и улыбнулась ему своей самой очаровательной улыбкой — «овечкой», чуть прикрыв глаза длиннющими ресницами, но, отойдя несколько шагов, сказала вслух, поморщив нос: