История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Приду!
Такси поймали по-быстрому. Надя не ездила на такси, только в Калуге, и озабоченно следила за счетчиком, который стрекотал «как бешеный». Валек знал Москву лучше нее. Он уверенно скомандовал шоферу:
— Давай, шеф, к Никитским воротам, со стороны бульваров, там к шашлычной.
Народу было не очень много, час поздний, и два места сразу нашлось. Официант в форменной тужурке, грязной и заляпанной каким-то соусом, долго шнырял мимо, но они и не торопились.
— Рассказывай! Что, где, как?
— Работаю, видишь, живу в общежитии. Из Малаховки уехала…
— Я думал, тебя в Большом театре искать придется, а ты что же? Не поешь?
— Буду, Валек, обязательно буду! В Большом петь — поучиться мне лет пять-шесть.
— Так долго? Состаришься…
— Ты лучше о себе рассказывай. Мобилизовался или в отпуск? — поторопилась переменить тему Надя, считая, что говорить с Вальком о пении — пустая трата времени, когда есть вопросы поважнее.
— Совсем рассчитался! Там такая каша заварилась, давай Бог ноги!
— Что так? — заинтересовалась она.
— Я ведь, как ты уехала, совсем расчет попросил, да в управлении уговорили, упросили, говорят, хоть месяц еще отработай, ну, я, дурак, согласился и меня на двадцать девятую шахту направили. А там такое началось… Тоже спецлаг…
— Это еще при мне на шахтах волнения начались.
— Между прочим, начальство у вас все сменилось. Начальник ОЛПа новый, тоже майор, Пупышев фамилия его, опер новый.
— А Арутюнов, Анатолий Гайкович?
— Вроде пока там. Девчата хвалили, вроде ничего, новое начальство лучше прежнего.
Наконец подошел замызганный официант. Скосил глаза куда-то на стену и скороговоркой произнес:
— Шашлыки кончились, харчо нет, сулугуни нет, сациви тоже кончилось.
— Ладно, говори, что есть! — рассердился Валек.
— Можно люля, лобио осталось.
— Давай, тащи, и воды…
— Какой?
— Какая есть? Боржоми, Нарзан, Джермук?
— Только Ессентуки номер семнадцать.
— Какого же лешего спрашиваешь, какой? Тащи, что есть!
Надя слушала всю эту тарабарщину с непонятными названиями и удивлялась осведомленности Валька. Официант, записав заказ, не спеша, покачиваясь, как на палубе корабля, удалился.
— А пить что будем, за встречу? — спросил Валек.
— Нет, что ты! — замотала головой Надя.
— Тогда он долго не появится. Надо взять чего-нибудь…
— Ладно! Говори дальше, — нетерпеливо перебила она.
— Так я и говорю, — продолжал Валек, — такая там катавасия началась, не приведи Бог! Шахты, одна за другой, на дыбы поднялись. Тоже и ваша соседняя — шестая. А на нашей — настоящее восстание! Срочно комиссия из Москвы заявилась, Руденко…
— Генеральный прокурор? — поразилась Надя.
— Он самый да не один! С ним командующий войсками МВД генерал Масленников, начальник Речлага Дерерянко, офицерья, охраны натащили с собой! — Валек ненадолго задумался, вспоминая что-то. — Ох, и дундуки же, я тебе скажу! Видят, шахтеры на рогах стоят, нет, чтоб поговорить по-человечески…
— А чего хотели шахтеры? Какие требования?
— Известно! Ослабить режим, снять номера, разрешить переписку и назначить пересмотр дел. Многие задарма сидели. Короче, пообещать, успокоить надо было, а они — запугивать: «Саботаж!», «Забастовщики!», «Судить будем!», «Шахты встали!». Да разве их запугаешь? Там половина с каторжанскими сроками — сила! Шахтеры как взяли их в оборот, так вся комиссия дула к вахте, только пятки сверкали! На том бы и кончилось, ан нет! Кто-то из них, Масленников, не то Деревянко, с похмелья, видать, приказал пулемет на вышку поставить. «Разойтись!» — приказывает, а зеки не расходятся, столпились, он солдатам команду дает: «Огонь!», а вертухай — дурак вдобавок, с вышки из пулемета очередью резанул по людям.
— Убил? — в ужасе вздрогнула Надя. Подошел официант с подносом.
— Вино какое у вас?
— Коньяк, пять и три звездочки, «Рислинг», «Мукузани», «Саперави», «Твиши», — начал загибать нечистые пальцы официант,
— Неси «Твиши»!
Официант оживился, повеселел и бодро направился к себе.
— И убитые были? — опять спросила Надя.
— Были, много, больше полусотни, и раненых полно было.
— Когда же это случилось?
— Вот летом, месяца два назад. Да, точно! Первого или второго августа.
Вино было легкое и очень приятное. Надя выпила целый фужер. Но есть не хотелось. Сыта была или от рассказов Валька разнервничалась, аппетит пропал. Вспомнила все комиссии, которые появлялись в зоне, и слова Клондайка: «Шахты готовы к взрыву, как пороховая бочка».
— Ну и как ты теперь?
— А никак! Отработал месяц — как отравы нажрался, и домой!
— На дом заработал? — улыбнулась ему Надя, вспомнив их первый выезд за хлебом.
— Заработал! Да к чему они… есть у меня дом.
Вспомнила и последний день…
— Я все думаю, чего мы тогда не остановились, может быть, он еще живой был. Спасти можно. — закончила она шепотом, уже глотая слезы.
— Нет, — покачал головой Валек, — нельзя, в сердце угодил… — он еще что-то хотел добавить, но вовремя сдержался, заметив, как побледнела и замерла с широко раскрытыми глазами Надя, в которых застыл немой ужас.
Валек нашел ее руку и крепко сжал:
— Не надо, он не мучился, смерть пришла мгновенно…
— Я мучаюсь, я буду мучиться! Ходит по земле его убийца, и никто не ищет его!
— Приезжали! Следствие велось, допрашивали пекарей!
— А их-то за что?
— Точно не знаю, вроде оттуда свидетель был. Потом заварухи на шахтах начались, забастовки. Седьмая поднялась, ваша соседка— шестая встала, наша двадцать девятая, «Цементный», ТЭЦ, много… Вот все следователи и при деле оказались. Ну, будет об этом! — Помолчав немного, он пригубил свой фужер и, как бы застеснявшись, сказал:
— Похорошела ты здорово, Надя. С кем встречаешься?
— С двумя! С рассветом и закатом! — невесело усмехнулась она. Ей стало томительно и тяжело, не то от выпитого вина, не то от горестных воспоминаний, но не хотелось уходить, обижать Валька. Он очень недурно выглядел, в сером костюме, при галстуке. Ни за что не скажешь «село». Его густые пепельные волосы отросли и были красиво зачесаны со лба и висков назад, и весь он как-то повзрослел за это время и не выглядел мальчишкой, как раньше.