История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
Шрифт:
— Почему именно ты? А не Андрей или, скажем, я? — запротестовал третий спутник, Сергей.
— Я в гиды не гожусь, у меня жена Горгона! — печально подняв глаза к потолку, заявил Андрей.
— Это серьезно! Тогда конкурентов двое… Ваше высочество, кого вы выберете своим гидом?
Надя перестала улыбаться, игра начала ей надоедать.
— Или гид ждет вас в Ленинграде? Встречает с утра с цветами на вокзале. Тепло волнуется, затаив дыханье, смотрит вдаль?
При воспоминании о том, что ждет ее в Ленинграде, она заметно погрустнела. «Хорошо им балагурить».
— Пред испанкой благородной двое рыцарей стоят! — произнес с пафосом
— Так кто же? Не мучьте нас!
— Я только на один день, сегодня же и обратно, — грустно сказала Надя.
— Неприятная миссия? — уже без тени шутовства спросил Вадим.
— Очень! — ответила Надя и отвернулась, стала стелить постель. И сразу все угомонились.
— Тогда гуд-бай! Спать!
Однако спать она не могла. Потихоньку вышла в коридор и села на откидное место. В окно можно было видеть только бегущие навстречу темные силуэты и редкие освещенные станции. Но ей и не хотелось ничего смотреть. Она опять вернулась к разговору с матерью Клондайка — капитана Александра Андреевича Тарасова. «Если спросит меня Тамара Анатольевна, зачем пожаловала, скажу: вернуть деньги. А если она мне скажет: «Можно было по почте переслать, раз адрес знаете!» Что тогда? Тогда я скажу, что мне нужно знать, где похоронили Сашу, а если она не пожелает говорить со мной, что тоже вполне вероятно, я брошу деньги, повернусь и уйду».
Погруженная в свои размышления, Надя и не заметила, как белая ночь сменилась ярким солнечным днем. Из купе стали выходить люди. Вышли и две девушки из компании Вадима. Увидели Надю:
— Вы, наверное, спать не могли с этими обормотами? — шутливо сказала одна из них, повыше ростом.
— Представляю себе, какой храп там стоял! Святых выноси! Будить их надо, они так до обратного рейса проспать могут!
— Хорошо, Ленка, мы отпочковались от них, хоть выспались, правда? — и постучала в дверь.
— Вы заходите, там не заперто! — посоветовала Надя.
Уже через полчаса вся молодежь была на ногах, одета, умыта и чисто выбрита. А еще через полчаса по радио объявили: «Поезд подходит к городу-герою Ленинграду. Состав ведут машинисты… Поезд следует без опозданий». Прощаясь с Надей, ребята наперебой извинялись: девушки уверили их, что они не дали ей спать своим храпом. Вадим долго не отпускал ее руку.
— Когда обратно?
— Сегодня вечером!
— Жаль! Я бы мог быть хорошим гидом!
— Что поделаешь, знать, не судьба, — в тон ему ответила Надя.
— Вадик! Где ты там застрял? — недовольно окликнули его девушки. — Ждать не будем!
На улице Надя сразу почувствовала биение пульса огромного города. Народу полно, как и в Москве. Машины, автобусы, троллейбусы снуют во все стороны. Столица, и все тут!
«Такси брать не придется, дорого! Ленинград не Калуга, всю зарплату прокатать можно!» — Вы случайно не знаете, как доехать до Боровой улицы? — обратилась Надя к прохожему.
— Не знаю! Вон за тем углом справочная, — посоветовал он. «Верно! Какое удобство». Вскоре она уже держала в руках клочок бумаги, где четким почерком было указано, как и на чем проехать до Боровой улицы.
Небольшой дом, когда-то, видимо, принадлежал одному хозяину и не бедному. Широкая мраморная лестница и большой прохладный вестибюль все еще хранили следы былого благополучия, несмотря на побитые витражи, явно не жертвы артобстрелов. Теперь грязные и запущенные, они плохо пропускали дневной свет, и от этого меж этажами царил полумрак. На площадке второго этажа Надя остановилась, сердце ее болезненно сжалось. «Вот по этой лестнице маленький Клондайк, тогда еще мальчик Сашенька, в коротких штанишках пошел первый раз в школу. Потом учительница сказала ему, что надо вступить в октябрята. «Октябрята, Ильича внучата». Он хорошо учится и должен стать пионером. «Пионер — всем пример». Затем студента-комсомольца Тарасова призывают в армию и направляют в училище, которое готовит «сторожевых псов», и не откажешься, обязан! Ты комсомолец! Какая дьявольская ошибка — бросить нежную, чуткую душу в самое горнило, в пекло, какой была Воркута, подлая смесь из невинных людей и отпетых преступников. Какой злодей-расстрига обучал их, натравливая на себе подобных, ослепляя бессмысленной и лживой пропагандой злобы и ненависти?»
Где-то совсем рядом хлопнула дверь, и Надя поспешила подняться выше, на третий этаж. «Вот его квартира». Высокая двустворчатая дверь со старинной медной ручкой. «Сколько раз его рука коснулась ее». Надя слегка дотронулась и погладила ручку, словно еще хранила холодная медь тепло его горячих рук. На двери табличка: Тарасов А. А. Не с первого раза удалось извлечь звонок. То ли он был не в порядке, то ли предательски дрожала рука. Дверь тотчас распахнулась, словно ждала гостью. На пороге стояла молодая черноглазая девушка с большим некрасивым ртом.
— Вам кого? — спросила она.
«Это не мать, слишком молода и вовсе не красива», — замешкалась на минуту Надя.
— Мне нужна Тамара Анатольевна!
— Мама! — крикнула девушка вглубь квартиры. — К тебе гости! Проходите, я вас провожу. Сюда! — сказала она, отворив одну из дверей.
«Сестра! Он не говорил о ней».
Надя прошла в комнату и остановилась, как вкопанная. Навстречу ей из-за стола поднялась Тамара Анатольевна. Сомненья быть не могло: на Надю смотрела женщина с глазами Клондайка, такие, как должны были быть у него много лет спустя.
— Вы ко мне? — тихим, мелодичным голосом спросила она.
— Да! — ответила Надя, и слезы, как горох, покатились одна за другой по щекам, по шее, прямо за белый пикейный воротник. Пришлось срочно доставать носовой платок с химическими иероглифами.
— Проходите же! Слушаю вас! — любезно, но нетерпеливо предложила Тамара Анатольевна. Внезапно лицо ее помертвело, в светлых глазах вспыхнуло выражение боли и страданья, и она вынуждена была опуститься обратно в кресло.
— Вы… вы с Воркуты? Надя?
— Да! — еще раз повторила Надя и, тяжело вздохнув, ухватилась рукой за грудь, стараясь унять готовое выпрыгнуть сердце.
— Боже мой! Вы приехали… Идите же, садитесь, дайте, я погляжу на вас. — Она усадила Надю в кресло, на свое место, а сама примостилась рядом на стуле. — Саша много говорил мне о вас, я хотела тогда еще видеть вас, но мне сказали, что вы были тяжело больны… — Она что-то тихо говорила Наде, взяв ее за руку своей холодной рукой. Глаза ее, полные слез, были в таких же мохнатых, бесчисленных ресницах, как у сына. Надя перестала плакать и только, как зачарованная, смотрела на ее лицо, узнавая в нем дорогие ей черты. Что говорила ей Тамара Анатольевна, она не понимала и не могла заставить себя прислушаться к ней. Она думала свое. «Счастливые мальчики похожи на мать, счастливые девочки — на отцов», — говорила ей когда-то тетя Маня. Наконец ей удалось скинуть с себя оцепенение, и она перебила Тамару Анатольевну на середине фразы.