Иван Берладник. Изгой
Шрифт:
Всеволод долго смотрел на детей. Ещё бы два-три годика дала судьба! Поставить на ноги Владимира, добыть прочного удела Святославу. Ростиславу, дочку, замуж сговорить - вот тогда и помирать. А впрочем, и тогда он бы нашёл, за что цепляться.
– Ты, Святослав, - заговорил он наконец, - самый старший. На тебя оставляю мать и меньших братьев. Будь им опорой и защитой, как я был опорой и защитой братьям своим после смерти отца.
– Обещаю, - сглотнув, молвил Святослав ломающимся баском.
– Держитесь друг за друга, - продолжил Всеволод.
– Зрите, как я со стрыями вашими дружно жил. В единстве сила.
– Ага…
– И… не реви, - поморщился Всеволод.
– Не дитя уже…
Иван тихо отступил, прижимаясь к стене и жмуря глаза, чтоб сдержать нахлынувшие слёзы. Он сам потерял отца уже взрослым - был на несколько лет старше, чем Святослав. Но и тогда у него не было шансов на достойную князя судьбу. А что ждёт этих мальчишек? Не участь ли, худшая, чем доля изгоя?
Смерть Всеволода всколыхнула весь Киев. Казалось, город спал и встрепенулся, пробуженный ото сна. На Горе и на Подоле, перекликая друг друга, звонили вечевые колокола. Горожане вышли к Ольжичам, требуя, чтобы те приняли власть по городской воде. Даже когда на Горе именитые горожане целовали Игорю крест, на Подоле продолжало бушевать людское море. Опасаясь, что город встанет мятежом и пошлёт гонцов к другим князьям, Игорь и Святослав отправились на Подол.
Возвращались оттуда верхами, не спеша, повелев отрокам чуть отстать, чтобы посторонние уши не слышали беседы князей. Игорь был мрачен. У него с утра - должно быть, к дождю - разболелись ноги. В седле сидеть было неудобно, приходилось упираться в стремена. Потому и говорил с киянами его младший брат.
– Слыхал ли, брате, чего они требовали?
– начал Святослав.
– Дескать, наших тиунов, Тудора и Ратшу, скинуть да все дома их отдать на поток.
– Ворьё, - процедил Игорь. Все мысли его крутились сейчас вокруг лохани с травяным взваром, куда опустит он больные ноги в тщетной попытке уменьшить зуд.
– Токмо и знают, что орать да кулаками махать!
– А не потрафишь людству - не быть тебе князем!
– возразил Святослав.
– И чего ты им сказал?
– А что скажешь? Их выборные со мной, как с ровней, говорили - мол, скидавай тиунов да правь нами по всей нашей воле.
– Быдло, - проворчал Игорь.
– Распустил их братец, вот они зубы и показывают…
– Не любят нас кияне, - Святослав, поскольку никакая хворь не мешала ему думать, мыслил здраво.
– А мне какое дело?
– огрызнулся Игорь.
– Всеволод мне Киев оставил! Сам Изяслав мне присягнул в верности! Не говорю уж о Вячеславе Туровском! Вот и буду княжить!
– Коли хочешь князем быть, то надо тебе либо твёрдой рукой власть держать, - Святослав покосился на напряжённые руки брата.
– Либо роту соблюдать. А иначе скинут тебя, как пить дать. Да и призовут кого посговорчивее!
– Ты роту давал?
– Игорь прямо взглянул на брата.
– Я.
– То-то! Я клятвы не давал, так мне и слово порушить не грех! А ты - крепись и помалкивай!
Игорь не знал, что Святослав был прав.
В те поры, когда шумели кияне на Подоле, требуя к себе нового князя, когда взбудораженные обманом - Ратшу и Тудора
– кинулись они на подворья ненавистных тиунов, собрался в тереме тысяцкого Улеба тайный совет. Бояре Иван Войтишич, Мирослав Андреич, Лазарь Саковский да Василь Полочанин порешили звать на княжение Изяслава Мстиславича, как лучшего среди Мономаховых внуков. Надежды на слабого, не сумевшего удержать Киев после смерти Ярополка, Вячеслава Владимирича не было. Юрий, последний сын Мономаха, был слишком далеко, да и не слишком-то боярами любим за вздорный и крутой нрав. А Изяслав, старший сын Мстислава Великого, был лучшим и сидел ближе всех, в Переяславле - вотчине, которую издавна получал наследник великого князя. К нему и были отправлены гонцы.
«Ты есть наш князь!
– писалось в тайной грамоте.
– Приди и владей нами!»
Упустить такого случая Изяслав не мог. В своё время упал к ногам его деда Мономаха Киев после смерти Святополка Изяславича, хотя старейшим в роду был двухродный брат Давид Святославич. Так отчего же ему не взять то, что само идёт в руки?
Как раз, чуть-чуть обогнав боярского гонца, прибыл от Игоря посол, боярин Данила Великий. Он ждал от Изяслава клятвы новому князю. Вместо учтивого ответа Изяслав повелел схватить боярина и держать в заточении, чтобы тот не успел предупредить Игоря о походе, и на другой же день выступил из Переяславля к Киеву.
– Нет, ты только подумай!
– бушевал Игорь в тереме, забыв от волнения о больных ногах.
– Он призвал под свои стяги Поросье! И Белгород! И Василёв! И Треполь! И Саков! Куды Лазарь смотрел, когда его тысяцкий из города увёл дружину?
– Так Лазарь-то тут, неотлучно подле тебя, - вставил Святослав.
Он сидел на лавке, а Игорь метался по горнице, прихрамывая на опухших ногах.
– Он идёт! Идёт, - повторял великий князь, как заклинание.
– Клятвопреступник! Ведь брату моему крест целовал, что признает меня за великого князя!
– Брату - не тебе, - осторожно молвил Святослав.
Больные ноги дали о себе знать, и Игорь со стоном повалился на лавку.
– Я того так не оставлю!
– проворчал он.
– Всеволод рати собрал, чтоб на Владимирку Галицкого идти, да по сёлам не успел распустить. Я соберу да и ударю по Изяславу. Не станет он спорить с великим князем. И все узнают, чей верх!
Святослав послушно кивал. Он всей душой желал Удержать Игоря на великокняжеском столе, ибо понимал, что слабый здоровьем Игорь - даже с коня сойти Не мог на Подоле, так болели ноги!
– без его помощи И совета никуда. А значит, и он будет княжить. Бывало же, когда три Ярославича были на престоле. Так Почему не быть двум Ольговичам?
По мере того, как приближался к Киеву Изяслав, принимая день ото дня всё новые полки от городов Киевщины, всё больше суеты было и в самом Киеве. Бояре вооружали отроков, князья подтягивали свои дружины.
В канун боя Иван Ростиславич сидел со своими берладниками в трапезной Иринина монастыря. Берладники жили шумно. Они привыкли дома чувствовать себя хозяевами, вот и сейчас за обедами звучали порой разудалые песни, невзирая на начавшийся Успенский пост, лилось рекой вино, носы монахов дразнил мясной дух. Покамест был жив Всеволод, монахи терпели гостей, но последние дни смотрели косо и разве что не плевались, как при встрече с нечистой силой.