Иван Берладник. Изгой
Шрифт:
Не дождавшись, пока ему накроют на стол, Ивач Халдеевич во главе своей дружины выехал со двора и сразу поскакал к вечевой площади.
Там яблоку негде было упасть. На помосте стояло несколько бояр. Один из них вслух, надсаживаясь что-то читал. Заметив подскакавших верховых, люди внизу загомонили, расступаясь, и воевода подъехал к помосту вплотную.
– Чего взгомонились?
– гаркнул он, выпрямляясь в седле.
– Аль дела нету иного?
Один из набольших звенигородских бояр, Юрий Петрилыч, потряс свитком:
– А нету иного дела!
– Псы подлые!
– рыкнул Ивач Халдеевич.
– Воры! Чему верите? Грамоте подмётной? Как на стены лезть, так никого из вас нету - один хвор, другой слаб. А как грамоты читать да противным словам верить - тут как тут! Почто город от ворога не бережёте? Почто тут галдите, когда враг у ворот? Вот ужо я вас!
– Погодь, воевода, - вступил в беседу Ян Мокеич.
– Ты нас выслушай! Мы здеся, в Звенигороде, всему голова! Како молвим, тако и станет. Не враг у стен, а князь наш воротился - Иван Ростиславич. А сила ратная нагнана потому, что собрал супротив него рать Владимирко Галицкий.
– А ныне в сей грамоте прописано, - подхватил Юрий Петрилыч, - что князь наш, Иван Ростиславич не желает крови и наказывает ворота городские отпереть. Тогда въедет он в город отчий и сядет, как прежде, править нами!
– И надумали мы на то пойти и ворота отпереть, - крикнул с помоста Ян Мокеич.
– Поелику не можем пойти против законного князя!
– Не можем! Не можем! Пиши, боярин, что мы согласные!
– галдели люди.
Ян Мокеич старался не зря - в дружине Ивана должен был воротиться его зять Мирон. Хоть и низкого он рода, а дочери законный муж и внукам отец. Да и Пригляда шибко убивается…
Ивач Халдеевич побагровел. Уж который день боролся он со звенигородцами - не хотят воевать, и всё тут! А ныне в воздухе запахло прямой изменой. Вот-вот хлынет народ с площади к воротам - не сдержать сотне его молодцов людские толпы.
– Стой!
– он решительно выпростал ногу из стремени и стал карабкаться на помост.
– Кажи сию грамоту! Сам гляну, правда ли прописана!
– Гляди, воевода!
– Юрий Петрилыч сунул ему под нос пергамент.
Воевода выхватил у боярина подмётное письмо.
– Это вот?
– повернувшись к народу, заорал он.
– Это вот подмётная грамота, в коей говорится о возвращении князя вашего? Да здесь измена! Вас подбивают восстать на подлинного князя вашего, что в Галиче сидит! Изменники, - ткнул пальцем в бояр на помосте, - воду мутят, а вы уши развесили!
– Окстись, воевода! Что брешешь?
– загомонили бояре.
– Пёс брешет! Взять!
Дружинники, окружившие помост, мигом бросились по ступеням. Бояре заметались туда-сюда, кликнули своих людей, но воеводины отроки поспели ранее. Ушли лишь двое, прыгнув в толпу на людские головы. Юрия Петрилыча, Яна Мокеича и с ними Василия Одинцовича схватили прямо на помосте.
– В корне задавить измену!
– разбушевался Ивач Халдеевич.
– Руби головы!
И сам, прежде, чем отроки поверили, что это не пустые
– Зрите!
– крикнул воевода отпрянувшей в страхе толпе.
– Кто теперя в городе голова?
– Ты! Ты, воевода!… Ты голова, - сперва несмело, а потом все громче зазвучали голоса.
– Тогда все к стенам и с ворогом биться без лести!
Под громкие крики и звук рожков со стены были сброшены обезглавленные тела. Вслед за ними в осаждающих полетели стрелы и камни. Многие были убиты или покалечены, пока откатывались назад и вытаскивали трупы. По платью в них признали бояр, но без голов долго не могли опознать.
Выручил Мирон. Вместе с Иваном он прискакал поглядеть, что за гостинец подкинули звенигородцы, и ахнул, кубарем скатившись с коня:
– То ж тесть мой! Глянь, Иван Ростиславич! Боярина Яна тело!
– Правда ли?
– Иван неспешно спешился.
– Зри! Сложение его да и пояс расшитый. Пригляда сама выткала «Любезному батюшке». И вота, рука. Палец зришь ли? Кривоват!
– Впрямь, боярин Ян Мокеич, - Иван потёр ладонью лицо.
– А это кто ж? Не Юрий ли Петрилыч? Третьего не признаю…
Мирон стоял над телом тестя. Он не мог понять, что происходит. В голове билось одно - как там Пригляда? Одна, без защиты мужа и отца… Что будет с сынами?
– Чего ж такое деется?
– промолвил он, поднимая глаза на своего князя.
– Чего ж свершилось?
– Измена, брат, - промолвил Иван тихо.
– Измена…
Звенигородцев, и правда, как подменили. Они лезли на стены и дрались так остервенело, словно не свой князь пришёл ворочать кровное достояние, а стояли под стенами дикие половцы. И то, что среди союзников Киевского князя впрямь были поганые, лишь ещё пуще распаляло народ. Несколько раз на стенах видели женщин - они кидали камни и палки, лили на головы осаждавших кипяток и смолу, подносили воинам запасы стрел.
Несколько дней простояло под стенами союзное воинство. Потом начались роптания. Припасов не хватало, в дальние сёла не находишься - к весне у многих крестьян заканчивается хлебушко. А кони тощали на весенней траве. Когда ещё тело нагуляют!
И Всеволод Ольжич приказал отступать. Прошло уже много времени, если задержаться ещё седьмицу другую, можно не поспеть в Киев к Пасхе. На это особенно упирал набожный Игорь - мол, и так воюем в Великий Пост, не стоит усугублять греха. А людишкам ещё пахать и сеять. Кто трудиться на земле будет, если всех под стены Звенигорода положим?