Иван Берладник. Изгой
Шрифт:
– Ласково-неласково, княже, но это моя земля.
– И то верно, - вздохнул Всеволод.
– Родину, как мать, любят за то, что есть.
– Токмо, чую - поморим мы и коней, и людей в этой грязи и сырости, - встрял в беседу Игорь Ольжич.
– Припас, какой не бросили, подъеден. А нам ещё в Польшу идти…
– Ничо. Наше от нас не уйдёт!
Иван с некоторой тревогой ждал, что изголодавшиеся смоленские, туровские и переяславльские ратники примутся шарить по домам в пригородах Звенигорода и пустошить его деревни. Эдакую рать прокорми! Да ему самому ничего не останется! А ведь ещё придётся собирать рати на новую войну со стрыем Владимирком… Добро, что поможет опять Всеволод. Но он сам говорил - у него война с Польшей не закончена. Что же будет?
…Но все тревожные мысли разом выскочили из головы, когда над берегом Боброка увидел Иван знакомые бревенчатые стены Звенигорода. Не веря глазам, он привстал на стременах, кинул к бровям правую руку, а левую, бросив повод, прижал к сердцу. Вот-вот зайдётся птицей и полетит к родному городу!…
Хоть и не в Звенигороде увидел свет Иван Ростиславич, а в знатном Перемышле, прикипел он сердцем к этому городу. Здесь он отходил душой после смерти отца и неправды, учинённой над ним стрыем, здесь почувствовал себя князем, отсюда судьба позвала его в дорогу. Круг замыкался - поплутав, изгнанник ворочался домой. Взор уже узнавал, казалось, крыши боярских теремов и сам княжеский терем. Там ждёт его мать. Там ключница Милена. Там…
Иван обернулся на своих дружинников. Ехавший впереди Мирон быстро отвёл глаза, чтобы князь не заметил, как ярко они блестят.
– Места наши, родные, - сказал Иван.
– Чуешь?
– Чую, - кивнул, ответив чужим голосом, Мирон.
– Вскорости дома будем. Ты жену обнимешь, я - мать…
Дружина попритихла. Люди вспоминали родных и близких, оставшихся в Звенигороде или иных местах, гадали, суждено ли им ещё увидеться.
Воевода Ивач Халдеев был и зол, и горд Князевым поручением.
Услышав от перебежчиков с порубежья о том, что идёт на него с несметной силой Всеволод Киевский, Владимирко Володаревич, черно ругнувшись, велел собирать боярский совет и на нём объявил о начале войны. В тот же день ударило на площади перед храмом Успения Богородицы вечевое било, народ вывалил на площадь, крича и ссорясь. «Не пустим князя от себя!
– чаще других раздавались крики.
– Не то Придёт Киевский князь да всех нас с животами И возьмёт!»
Вечевая ступень стояла недалеко от княжьего терема, и гул толпы был слышен с широкого гульбища, по которому прохаживался князь Владимирко, Не разбирая отдельных голосов, он слышал своё в далёком невнятном шуме.
…Два года назад, когда он ворвался в захваченный Галич, повелел сгоряча дружинникам сечь всех без разбора. По улицам метались перепуганные люди, а конники рубили их сплеча, как половцы. Кровь лилась рекой. На многих улицах снег покраснел от пролитой крови, и его долго соскребали лопатами. Трупы свозили за город и без отпевания, аки бешеных псов, сваливали в общие ямины. Счастье, ежели кого успевали опознать родные и друзья и за мзду выкупали у похоронщиков.
Покончив с простонародьем, Владимирко Володаревич взялся за бояр-изменников. Верные люди помогли - донесли, кто ездил к сыновцу и звал его на княжение. Всех похватали прямо в домах, иных в исподнем и привезли на площадь. Здесь же, в глазах всего народа, бояр и казнили. Скородума Глебовича и Давида Ивачевича зарубили мечами. Могутного плечистого Судислава Давидича раздели донага и пускали в него стрелы. Прочих кого удавили, а кого зарыли в землю живьём. Дома их и поместья князь раздарил верным своим слугам, а семьи казнённых повелел гнать со двора.
После этого попритих Галич - преданным псом в глаза заглядывал, с руки ел. А вот случилась война - и снова заговорило вече. Весь город не казнишь. И всех бояр не перебьёшь.
Не стал Владимирко Володаревич спорить с вечем и сызнова испытывать судьбу, уходя из стольного города. Хоть и донесли ему - посадник из того же Теребовля прислал гонца!
– что идёт войско прямиком к Звенигороду, а не решился князь покидать Галич. Уйдёшь - он сызнова взбунтуется. А сейчас, когда в его волости хозяйничает Киевский князь, опасно затевать свару.
Остался Владимирко Володаревич в Галиче, стал готовить город к нападению. А в Звенигород вместо себя послал с дружиной Ивача Халдеевича. Вот почему и рад, и зол был князев воевода.
Он прискакал в Звенигород всего за несколько дней до того, как Иван с берега Боброка разглядел знакомые стены. И успел только утвердиться в новом звании, как великая рать подошла к стенам.
Дорвавшись наконец до дела, осаждающие перво-наперво пожгли и пограбили посады, таща всё, на что падал взгляд. Иван, державшийся подле прочих князей, с болью смотрел на разгоравшиеся там и тут пожары и на мечущихся людей. Не все звенигородцы успели уйти в ближний лес да под защиту стен - многие остались. Этих сейчас либо секли, либо хватали и уводили в полон, гоня вместе со скотом.
– Почто так-то?
– не вытерпел наконец Иван, когда к стану потянулись первые добытчики.
– Ведь то мой град!
Не гоношись, Иван, - осадил его Игорь Ольжич, с ленцой озирая стены.
– Это война. На войне завсегда так бывает!… Ничо! Не всех порубили. Те, что останутся, новые домы срубят, хозяйство заведут и пойдёт всё по-старому… Смерд, он живуч!
Сам Игорь впотай посылал своих молодцов в зажитье и уже предвкушал, сколько добра привезут ему в обоз.
Иван примолк - в конце концов, ему вернут Звенигород и заодно приструнят стрыя. А если уладится Дело с Владиславом Ляшским, то выгодно будет иметь Такого соседа на страх Галицкому князю!
…Ивача Халдеевича взбудоражил голос вечевого била и громкие крики толпы. Казалось, под стенами его терема собрался весь Звенигород с пригородами. Звенели слюдяные оконца от шума и гама.
– Грикша! Бесово отродье!
– гаркнул воевода, выпрямляясь и ступая ноги на пол.
Заглянул постельничий холоп.
– Почто шум в такую-то рань?
– Да какая рань, батюшка! Уж заутреню проспали… - заворчал было Грикша, но осёкся и быстро добавил: - Вече, батюшка-воевода!
– Вече? Чего орут? Что неймётся?
– скривился Ивач Халдеевич.
– Того не ведаю…
– Ладно. Одеваться, живо! Да вели людям моим быть готовы. Сам поеду!
Грикша выскочил было вон, но почти сразу вернулся, неся медный таз с водой для умывания. Плеснув воды на лицо, воевода стал одеваться. Тем временем терем ожил, захлопотал. На дворе спешно седлали коней, отроки поправляли доспех и проверяли оружие, в горнице бабы накрывали на стол. Работали не быстро - терем воевода занял не чей-нибудь, а княжеский. Прослышав, что сына её изгнали с Руси и назад ему хода нету, княгиня Аглая, вдова Ростислава Володаревича, ушла в монастырь. Но большая часть дворовых людей осталась прежними. Они помнили прежних хозяев и недолюбливали галицкого пришлого воеводу.