Иван Калита

Тумасов Борис Евгеньевич

–  Говорил я, что здесь лучше жить, - нарушил тишину Гаврила.

–  Пока княжий тиун не назнал, - возразил Демьян, - а как назнает, то уж не забудет. Тиуны все одинаковые.

–  Всё одно лучше. Тут хоть татар не надо остерегаться.

–  Про ордынцев ты верно сказал. В Залесье не то, что на Рязанщине.

Они снова помолчали. Наконец дубок ткнулся в чакан. Гаврила развернул его, бросил коротко:

–  Здесь! Вытаскивай!

Демьян засучил рукава, перегнулся через борт, поднял со дна плетённый из прутьев кубарь. Вода с шумом вылилась. Демьян перевернул кубарь в чёлн. На дне забилась рыба.

–

 Всё?
– спросил Гаврила.

–  Всё. Есть на уху.

–  Опускай, чего держишь?

–  Погоди, горловину смажу для приманки. Я маненько теста прихватил.

Обратно плыли, когда рассвело. Над озером стлался белый молочный пар. По воде слышно было, как в деревне переговаривались бабы.

На середине озера вскинулась рыбина, ударила по воде хвостом. Чёлн, шурша днищем по корягам, подошёл к берегу.

–  За рыбой девки придут.
– Гаврила первым выскочил на траву, пошёл в деревню.

Демьян привязал чёлн, пошёл следом. А над лесом уже нёсся перестук топоров. Деревня пробудилась.

* * *

По первому снегу Гаврила покинул деревню. Провожавшему Демьяну сказал коротко:

–  Буду Василиску искать, может, сыщется.

–  Смирился бы ты, Гаврила, в Орде она. Там тебе не сыскать. Да и как оттуда вызволишь, чем выкуп дашь?

–  Ударю челом князю Ивану Даниловичу. Князья в Орде часто бывают. Может статься, встретит он её и выкупит.
– И сумрачно, не глядя в глаза Демьяну, добавил: - А я за то готов хоть в закуп к нему пойти.

Гаврила закинул за плечо котомку, крепко обнял друга. Демьян утёр набежавшую слезу, промолвил:

–  Не взыщи.

Глухо шумит под снегом лес. Шепчутся, переговариваются сосны. Гаврила идёт ходко. Иногда он пробирается чащей, и тогда снег осыпается на голову, плечи, попадает за воротник. К обеду выбрался на дорогу, присел отдохнуть, задумался.

Налево, рукой подать, Коломна; направо, в трёх днях ходьбы, Москва… А в Коломне Меланья…

Гаврила прикрыл глаза, постарался представить её лицо таким, как увидел тогда, впервые, но оно покажется на миг, как в тумане, и снова уплывёт вдаль.

Он решительно поднялся, нахлобучил шапку и, подставляя лицо ветру, зашагал к Коломне. С серого неба сыпался пушистый снег, кружился в воздухе, слепил глаза. Гаврила то и дело протирал их. Позади раздался приглушённый стук копыт, скрип полоза. Гаврила обернулся, дал дорогу седой от инея лошадке. В санях, обложившись соломой, сидел, поджавши под себя ноги, средних лет смерд. Указав кнутовищем позади себя, он крикнул:

–  Давай подвезу!

Гаврила вскочил на ходу, улёгся на сено.

–  Далече идёшь?

–  До Коломны.

–  Что-то не примечал такого.

–  Сам небось коломенский?

–  Коломенский. Боярина Хвостова закуп. Боярин в Москве живёт, а я ему птицу возил… Нынче на Москве тревожно. Орда, слышно, из-под Твери возвращается. Ненароком как бы Москву не разорила.

Гаврила удивился. Ничего подобного он не слыхивал. Теперь пришёл черёд удивляться смерду. Он недоумённо взглянул на Гаврилу, протянул:

–  Эк, простота! Да где ж ты был, коли не знаешь, что орда на Тверь ходила, а с нею вместе наш князь с ратью да с суздальцами. Когда я был в Москве, слыхивал, как люд говорил: «Ныне Москва Твери гордыню сбила…»

–  А князь Иван на Москве?

–  Пока не вернулся.

–  А Коломну не разорили?

–  Народ заранее упредили, успели в лес уйти. Ордынцы по избам, что было, пограбили, а огню не предали, видно, потому, что князь с ними шёл.

Гаврилу охватила тревога. Сдерживая волнение, спросил:

–  А не знаешь ли ты, случаем, в слободке Меланью?

–  Это которая огородами занимается? Неподалече от меня живёт… Тоже со всеми в лес подавалась, а нынче вернулась…

Гаврила умостился поудобней, сунул озябшие руки в рукава, согрелся. Лошадка бежала резво, сани заносило из стороны в сторону. Гаврила закрыл глаза, незаметно задремал. Пробудился от толчка. Сани наехали одним полозом на камень. Смерд покосился на Гаврилу, спросил:

–  Али ночь не спал?

–  Уморило… Не ведаешь, стоит ли Рязань?

–  Стоит. Посад, сказывают, пожгли да сёла окрест.

Гаврила горько усмехнулся.

–  Рязанска земля только успевай строиться.

За разговорами не заметили, как подъехали к Коломне. Снег по-прежнему валил хлопьями, задула позёмка.

–  В самый раз доехали, быть метели, - удовлетворённо сказал смерд.
– Тебе тут направо, а мне прямо.

Гаврила поблагодарил, соскочил с саней, зашагал в переулок. Шёл по памяти, приглядывался к потемневшим плетням и частоколам. У знакомой избы остановился, присмотрелся. Нет, не ошибся. Вон берёза с пустым грачиным гнездом. Подождал, может, Меланья сама выйдет за чем-нибудь, и, не дождавшись, вошёл в калитку. От избы до рассыпавшегося сарая свежие следы. Гаврила подумал: «Верно, за дровами ходила». И почувствовал, как бьётся сердце. У двери отряхнулся и только взялся за ручку, как услышал её голос. Она пела, и песня была до боли знакома. Эту песню пела покойница жена, когда ставила опару на хлеб, её поют и другие бабы. До Гаврилы донеслись слова:

Опояшу квашёнку ясным золотом; Я поставлю квашёнку на столбичке. Ты взойди, моя квашёнка, с краями ровна, С краями ровна и полным-полна!

Он толкнул дверь, пригнулся у порога, шагнул в избу. В нос ударило кислой опарой, пахнуло теплом. Меланья стояла лицом к печке. На стук умолкла, обернулась, узнала сразу. Гаврила приметил, как побледнела она, глядела на него растерянно. Он тоже не двинулся, только через силу спросил:

–  Аль не рада?

Она ответила серьёзно:

–  Чего уж там, проходи да дверь закрывай, избу выстудишь. Не гнать же теперь, коли явился.

Гаврила прошёл к лавке, скинул котомку, виновато взглянул на Меланью. Она стояла всё так же не двигаясь, сложив на груди большие натруженные руки.

–  Скидывай и тулуп, упаришься.

Он разделся, повесил тулуп и шапку на вбитый в стену колок, присел на лавку. Меланья достала из печи горшок со щами, налила в миску, поставила на стол и, пододвинув ломоть ржаного хлеба, коротко бросила: