Иван, крестьянский сын
Шрифт:
А Зуев, увы, не менялся.
Ваня так увлекся своими размышлениями, что делал перерывы в работе, распрямлялся и машинально окидывал взглядом округу. Зуев при этом заметил его присутствие в теплице и нахмурился.
А что, если пацан все время был в этой проклятой теплице и, следовательно, мог слышать, как он говорил по телефону?
Не докажешь, конечно, и спрашивать мальчишку об этом бесполезно, все равно он ничего не скажет, но… настораживает…
Это лишний раз подтверждает его мнение, что опасных людей следует в первую очередь держать при себе, по возможности, чтобы контролировать ситуацию и не допускать всяческих форс-мажоров. Не любого опасного человека можно держать при себе, разумеется, но Ваню держать было можно, можно было его даже проверять и даже лепить из него что-нибудь, и в глазах окружающих это было бы вполне нормально, вписывалось бы в представление обывателя об отношениях отчима и пасынка: взрослый участвует в воспитании ребенка. Все как у людей, не подкопаешься.
При этом за все время их вынужденного знакомства они не сказали друг другу ни единого слова. Но с первого взгляда почувствовали друг друге противника, силу которого до поры до времени не могли оценить.
Галина Майорова, хоть ничего этого не замечала и не подозревала, но мешала им проявлять свою вражду открыто. При ней ни один из них не решался активничать. Впрочем, Ваня в силу своего возраста не осмелился бы нападать, но к защите был готов и показывал это всем своим видом.
Кроме того, Ваня надеялся, что мамино присутствие и в дальнейшем не даст Зуеву безобразничать.
Тут Ване пришло в голову, что ему ведь и уйти-то некуда, нет у него родственников, и нет у него знакомых, достаточно близких для того, чтобы приютить его в самом крайнем случае. От этой мысли ему стало так страшно, что даже сжалось сердце. Ведь он, по сути, был человек не агрессивный и пока что лучшим способом разрешения конфликта считал уход – уход от конфликта, уход от проблемы. А тут от отчима уйти не удастся, он привязан к дому… Разве только ночевать в мастерской?
Ваня наткнулся на мрачный взгляд Зуева и вздрогнул.
Неужели он был обнаружен?
Лишь бы мама от этого всего не пострадала.
Регистрация была назначена на пятницу, восемнадцатое мая. В среду и в четверг Зуев развел в агеевском доме бурную деятельность: привез кое-какие вещи в качестве подарков – комплекты постельного белья, посуду, ковры, ковровые дорожки, японский телевизор, холодильник. Ваня косился на все это и с трудом подавлял в душе возмущение. Он видел, что Зуев сплавлял сюда предметы, давно надоевшие ему в городе, вышедшие из моды и замененные на новые, более продвинутые. Вообще, городским жителям свойственно перевозить всю рухлядь на дачу, потому что и в квартире не надо, и выбросить жалко.
Вот так один из лучших агеевских домов стал просто дачей Зуева.
В эту минуту Ване стало совершенно ясно, что он лишился своего дома.
Кроме перечисленных предметов, Зуев привез и большое количество продуктов питания для праздничного стола, хотя сидеть за ним, кроме Галины, Вани, Зуева и его шофера, было некому. Да и вряд ли шоферу будет позволено сесть за стол рядом с хозяином – Зуев даже на вид не производил впечатления “демократического правителя”… А продукты могли сильно воздействовать на мальчика, выросшего в нужде: здесь было мясо, причем самое лучшее мясо, почти без костей, и никакого ливера, и мясные деликатесы, и экзотические фрукты, с которыми никто в Агееве не умел обращаться и не знал, как из вообще есть, и много рыбы горбуши – и для соления, и для маринования, и для жарки, и уху сварить. И много бутылок дорогого вина и дорогой водки.
А чтобы новоявленная жена бизнесмена не беспокоилась насчет праздничной сервировки, Зуев привез еще и кухарку – одну из своих знакомых, большую и шумную, которая только и знала, что настряпать ему побольше вкусной еды, развлечь его грубыми анекдотами, желательно неприличными и желательно касающимися его самого и его избранниц, и получать от него за это всё деньги.
Ваня округлил глаза от удивления, когда ее увидел и услышал – он и не думал никогда, что ради какой-то ничтожной платы человек может так подхалимничать перед другим человеком.
А она потрепала его по щеке, громко сетуя на судьбу бедного “сиротинушки”, потом так же громко восхитилась какими-то воображаемыми прелестями Галины Майоровой, на что сама Галина никак не отреагировала, а потом начала хозяйничать в кухне, отдавая распоряжения таким тоном, словно у нее в услужении был целый штат поваров и поварят, она – шеф в лучшем ресторане столицы.
Зуев удовлетворенно улыбнулся, когда дело пошло по отведенному для него руслу, отдал кухню и продукты, в том числе и припасы Майоровых, в руки новой кухарке и преподнес невесте свой подарок – костюм для регистрации брака. Ваня снова округлил глаза, но на сей раз от восхищения. Костюм действительно был изысканный и дорогой, и мама в нем выглядела замечательно, на много лет помолодела и прямо-таки светилась от счастья. У Майоровых в платяной шкаф было вставлено зеркало, которое теперь отразило именно то, что Галина хотела бы в нем видеть всегда.
– Я очень красивая, правда? – заявила она.
– Очень! – подтвердил Ваня.
А жених в знак глубочайшего почтения поцеловал ей руку, как королеве, чем смутил ее и заставил покраснеть.
Вдоволь налюбовавшись собой и покрасовавшись перед домочадцами, она будто опомнилась, сняла костюм и вернула его на вешалку, снова завернула в блестящий целлофан и со всеми предосторожностями повесила его в шкаф, расправила даже самые мелкие складочки, чтобы в торжественный день, завтра, он сидел на ней наилучшим образом, подчеркивал все ее достоинства и не позорил ее изумительного жениха, самого лучшего жениха в мире…
Она вела себя как девочка. Ваня смотрел на нее с жалостью, чуть не плача. Интересно, перед свадьбой с Алексеем Майоровым она вела себя так же? Ваня ничего не знал об этом, не знал даже, у кого можно об этом спросить. И вообще, о жизни своих родителей он мог лишь догадываться. Он немного завидовал Диме Ожегову, например, которому в его родителях было известно все: как они встретились, как полюбили друг друга, как поженились, что готовили на свадебное застолье и кого приглашали, и каким образом его мать переносила беременность, и как родила…
Семейная жизнь состоит из таких интересных щекотливых подробностей! Ваня всего этого был лишен. У него вообще не было ни семьи, ни детства.
Он так волновался накануне регистрации, что не спал всю ночь. Видимо, так же чувствуют себя осужденные на смерть накануне казни. Ваня не надеялся уже, что какое-нибудь неожиданное чудо спасет и его самого, и его ничего не понимающую маму из липкой паутины зуевского бизнеса. Глупо было и самому что-либо предпринимать для того, чтобы изменить ситуацию – мальчика никто не воспринимал всерьез, и он пока не мог диктовать взрослым свои условия, хотя именно он в сложившихся обстоятельствах терял больше всех.