Избранники вечности. Книга 1. Смерть – это лишь начало
Шрифт:
Но все это пришло потом, а тогда, одетый в новенький костюм, готовый к минуте славы, я говорил с трибуны заключительную речь. Однако, когда уверенный в победе, усаживаясь на место, я столкнулся взглядом с Гринбергом, сердце почему-то екнуло. Он посмотрел снисходительно-насмешливо, а ведь должен бы уже посыпать голову пеплом.
Финальное слово противника стало не просто неожиданностью. Все казавшиеся нерушимыми доводы он легко смешал с землей. Складывалось впечатление, что в предыдущие дни прений хитрый еврей просто играл в кошки-мышки, позволяя наивно на что-то надеяться.
Он уничтожил нас, буквально раздавил.
Конечно, решение было вынесено полностью в пользу Муцио, мы проиграли. Возникло страшное желание немедленно напиться, лишь бы хоть как-то, пусть на время, забыть о своем унижении.
Месье Лавассер обошелся без упреков. Он даже предположил, что оппонентам удалось купить судью, но я-то прекрасно понимал, что их победа заслуженная. Поэтому, когда он предложил подать апелляцию, я, собрав остатки ума и мужества, посоветовал обратиться к одному из моих более опытных коллег, однако честно предупредил, что не вижу в этом смысла. Добил меня в итоге сам Гринберг, встретив в коридоре. Придержав за руку, когда я хотел проскочить мимо, он назидательно произнес:
– Молодой человек, адвокатура – явно не ваша стезя. Если уж вам так жаль средств, затраченных на образование, станьте нотариусом, что ли, или в полицию можно пойти служить.
До сих пор горжусь, что я смог сдержаться, лишь коротко бросил ему:
– Оставьте ваши советы, месье Гринберг, для ваших клиентов, я в них не нуждаюсь, – и, высоко подняв голову, пошел дальше.
«Это конец всему», – билось в голове.
Ко всему прочему, я не сомневался, что завтра же отец об этом узнает. Помимо того, что он следил за судебной практикой, уж громкое дело, которое вел его сын, наверняка не пропустит. А я-то еще представлял, с какой гордостью упрямец прочитает о первом серьезном успехе отпрыска.
Никогда еще мое самомнение не получало подобного удара. Я с детских лет привык быть лидером почти во всем. А уж если серьезно за что-то брался, успех был обеспечен. А теперь хоть из Парижа беги. Может, и сбежал бы, да кто гарантирует, что на новом месте не подстерегут другие удары судьбы. И что, каждый раз бежать? А вот напиться, как я мечтал, это крайне необходимо. Но идти сейчас в кабак не стоит, еще встречу кого-нибудь из знакомых, а насмешки, сочувствие или даже желание поддержать и отвлечь сейчас – это как рану расковыривать.
Стояла поздняя осень, пасмурная, зябкая и неуютная. Мощеные тротуары покрылись лужами, и модные штиблеты быстро промокли. С неба вместе с мелким дождем срывались хлопья мокрого снега, заставив раскрыть зонт. Настроение как раз соответствовало погоде.
Взяв в ближайшем винном магазине пару бутылок коньяка, я поймал извозчика и поехал на квартиру. Это первый
Приняв горячий душ и переодевшись, мрачно глядя на мир вокруг и на собственное будущее, усевшись в рабочее кресло, я плеснул янтарную жидкость в широкий бокал и выпил одним глотком, чувствуя, как по жилам растекается приятное тепло. Израненная гордость никак не успокаивалась. Я не привык терпеть поражения, я попросту не умел этого делать и не желал учиться. Но и жить с подобным унижением невозможно. Внутри все бурлило и кипело, и я не представлял, как быть дальше.
Я снова наполнил бокал, согревая его в ладони, пытаясь взять себя в руки, расслабиться, неторопливо смакуя и наслаждаясь ароматом благородного напитка. Ничего не получалось. Вновь и вновь я возвращался к событиям сегодняшнего дня, испытывая почти физическую боль от произошедшего. Что же все-таки случилось? В чем я ошибся, что сделал не так? Ведь был уверен, что отлично подготовился. Как ни хотелось мне поскорее все забыть, триумфальная речь Гринберга упорно и почти дословно крутилась в голове, словно вырезанная на извилинах мозга, как звуковые дорожки на грампластинке.
Проклиная отличную память, поняв, что так просто от этого не избавиться, отбросив стыд и другие эмоции, я позволил себе еще раз тщательнейшим образом обдумать все доводы и аргументы ушлого еврея. Выпив еще бокал, я понял, что в голове лишь прояснилось, и еще не понимая зачем, приступил к тщательному анализу. В зале суда все доводы оппонента выглядели безупречными, но после неторопливого и методичного мысленного разбора я вдруг осознал, что некоторые якобы бесспорные положения следовало тщательно перепроверить. Правда на это потребуется время, причем значительно больше, чем отведено на обжалование. Возможно, нам удалось бы протянуть, откладывая заседание, для этого существовали несложные уловки, но я должен найти хотя бы формальную причину для апелляции.
А вот тут-то к Гринбергу придраться оказалось сложнее всего. Видимо, и другие его победы происходили без дальнейших обжалований, потому что он оказывался особенно силен в соблюдении формальностей. Однако я был бы не я, если бы так просто смирился. Вновь и вновь пропуская через себя каждое слово, я вдруг почувствовал, как что-то едва заметно царапнуло. Крошечная зацепка, которая, скорее всего, ни к чему не приведет, но все же я не мог не отметить ее. Возможно, пустяк, но это было что-то, и звоночек в голове упорно трезвонил.
Теперь крайне необходимо с кем-то посоветоваться, причем срочно, или хотя бы просто заставить выслушать и понять со стороны, как это прозвучит. Едва ли я нашел бы советчика, лучше, чем отец. Но именно сейчас, реши я помириться, после такого позора никак не смог бы к нему обратиться. Легче сквозь землю провалиться. Пожалуй, только два человека поняли бы меня так, как необходимо – Золтан или Лука. Уже вечер, и мы ни о чем не договаривались, но на то ведь и друзья, чтобы прийти на помощь хоть среди ночи.