Избранники времени. Обреченные на подвиг
Шрифт:
На столе все еще лежала – и это тоже была неутихающая боль – завершенная рукопись „Дальней бомбардировочной“, но в работу ее никто не брал. Журнал „Октябрь“, приняв муки с ее первой частью, не стал рисковать второй, а главпуровский „Воениздат“, штамповавший в то время мемуарную литературу огромными тиражами, и слышать о ней не хотел. Голованов был одним из немногих фронтовых военачальников, кому еще не удалось „отчитаться“ перед общественностью своей „книгой жизни“, и единственным, чью рукопись ни одно издательство не принимало в печать. Он уже покидал этот мир, но так и не знал, увидят ли свет его записки хотя бы через много лет, после него.
Александр Евгеньевич болел
Навещали его немногие – пилоты, инженеры… Но никогда те, кого считал он равным или близким себе по званию и общественному образу. Никто не навестил и из тех, к кому он захаживал сам.
Чаще других бывал у него Феликс Чуев – у них всегда были добрые, доверительные отношения. Пока Голованов мог говорить – он много интересного поведал своему собеседнику. Потом стало невмоготу…
Голованов знал, что уходит, что спасения нет, но относился к ожидавшей его смерти спокойно. Когда силы покинули окончательно – его перевезли в больницу. Там, на 72-м году от роду, 22 сентября 1975 года, он и скончался.
Весть о смерти Голованова была неожиданна и ошеломляюща. Докладываю Главнокомандующему ВВС, но он об этом уже знал и успел доложить министру. Через полчаса звонок оттуда: я назначен председателем комиссии по организации похорон. Вот это номер! Проводить Александра Евгеньевича достойно и с честью – это был мой святой долг, и я уже подбирал в свою команду энергичных и крепких помощников. Но не могли же там, наверху, не знать, что председатель комиссии, по уставным положениям, должен назначаться, пусть уж формально, но из лиц в звании не ниже провожаемого. И вдруг – с разрывом в две ступени. А ведь Главных маршалов родов войск и Маршалов Советского Союза в тот год в строю было предостаточно! Видно, и на этот раз, без долгих раздумий, Голованова примерили к командиру корпуса. Нет уж… Все будет так, как должно быть, когда прощаются с полководцем, фронтовым командующим, Главным маршалом авиации!
Средствами я не был стеснен: прилетевшие из корпусов летчики меня изрядно поддержали.
Реквием
День был теплый и тихий. Прощались в Краснознаменном зале Центрального Дома Советской армии. От его порога вилась, выйдя на городской квартал, длинная людская лента – все, кто знал или что-то слышал о Голованове, о котором еще витали, сплетаясь, легенды и были, пришли поклониться ему, утешить родных.
В назначенное время моя комиссия заступила в почетный караул. Распахнулись двери, и первой, я вижу, в зал вошла плотная группа грузинских мужчин – в черных костюмах, белых рубахах, – держа в руках огромные охапки ярко-красных цветов. Они подошли к возвышению, где покоился Александр Евгеньевич, и красивыми жестами сбросили всю эту прелесть к подножию гроба. Потом чуть отступили, постояли, склонив головы со скорбными лицами, и удалились.
Да, я знал это: вся Грузия высоко чтила и уважала Голованова за его неизменную верность и любовь к Сталину. Но цветами, я чувствовал, дело не ограничится – впереди поминки. Кто-то из них или все вместе, если окажутся там, обязательно попытаются воскресить образ вождя и, соединив его с именем Голованова, внести в общую атмосферу поминовения ностальгию по Сталину и его времени.
К тому и шло. Еще не завершилось прощание, когда ко мне подошла вся грузинская группа с просьбой допустить их к участию в поминках. Мне не хотелось рисковать спокойным течением обряда, и я, сославшись на завершенность списка приглашенных, отказал им. Но те ребята знали, где искать безотказный
На этот раз проститься с Александром Евгеньевичем пришли, кажется, все, с кем он работал и в годы войны, и позже. Горестные минуты всегда напоминают о чем-то самом главном в жизни, сближают души, снимают старые наплывы от каких-то там раздоров, недоразумений – таких жалких и ничтожных перед Величием Смерти.
Похоронили Александра Евгеньевича на Новодевичьем кладбище. Поминки справили в ЦДСА. За длинными, во весь ресторанный зал, столами долго звучали поминальные речи, читались стихи. И откуда-то издалека, как из поднебесья, в зал вплывали тихие, спокойные звуки симфонической музыки.
Грузины молчали. Но на другой день, к вечеру, когда Тамара Васильевна пригласила к себе на квартиру небольшую группу близких Александру Евгеньевичу людей, нерастраченный заряд скорбных чувств, с умеренным вкраплением нетленного имени, сумели реализовать и грузины.
В свободной дружеской беседе, в задумчивости, в воспоминаниях о прошлом протекал тот неспешный и уютный, окутанный печалью вечер. А со стены, из строгой рамы, в сочном колорите эмалевых красок, сурово глядел на нас Сталин.
Летал и жил, опережая время
Он был из умных и лихих,
Тех, что не всякому приятны,
Но больше не было таких,
Да и не будет, вероятно.
Феликс Чуев
На рассвете 22 июня 1941 года Дальнебомбардировочная авиация была поднята по сигналу боевой тревоги. Еще никто не знал, что это война.
Представление о ней было вполне привычным и делом хорошо отработанным. Ее реальные цели лежали в глубине территории противника и дальним бомбардировщикам не с первой минуты полагалось бросаться в бой.
Воздушное войско с полными люками бомб поднялось в воздух только на другой день войны. Полки построились в боевые порядки, набрали высоту и взяли курс на заданные объекты – Данциг, Кенигсберг, Варшава, Краков, Катовице, еще какие-то. У каждого корпуса своя группа целей.
Дальнебомбардировочная авиация – это 5 корпусов авиации Главного командования Красной Армии, предназначенных для разрушения военных, промышленных и административно-политических центров противника в его глубоком тылу в интересах, как было сказано в Боевом уставе, войны в целом.
С тем и шли в голубом поднебесье, по командирам держа равнение, Ил-4, ДБ-3 и ТБ-3 на бой с врагом.
Но небо уже захватили немцы, и под атаками их истребительной авиации, а местами и своей, нападавшей на незнакомые самолеты без разбора, корпуса понесли немалые потери.
А по дорогам, от границ, неслись в нашу сторону, разрезая незакрепившуюся оборону, танковые и моторизованные силы врага.
Было не до глубоких операций.
Пришлось переключаться на подвижные цели в прифронтовой полосе. Под ударами тяжелых бомб немецкие танки и мотопехота несли изрядный урон, но действовавшая днем, мелкими группами, с крайне малых высот без истребительного прикрытия – дальнебомбардировочная авиация таяла на глазах. По этим объектам должны были действовать штурмовики и фронтовые бомбардировщики, но их катастрофически не хватало, а истребителям тоже было не до прикрытия.