Избранное в двух томах
Шрифт:
Подобно камню в праще, мелькнул он по дуге круга, радиусом которого
служил обрывок буксирного троса, и врезался в землю.
Нет, такой вариант ни к чему! От троса надо любым способом избавляться —
иначе ничем хорошим сегодняшний полет не кончится. Но продолжать без толку
дергать скобу замка отцепки тоже бессмысленно: нет оснований ожидать, что, не
открывшись от тридцати дерганий, он откроется от трехсот. Надо придумать что-нибудь еще.
И я решил
маневром: дать короткое крутое снижение, а как только машина разгонится, резко, с хорошей перегрузкой рвануть ее кверху. От перегрузки «вес» троса
увеличится, да и рваться из закусившего его замка он будет как бы немного в
другую сторону — больше вниз, чем назад. Попробуем! Тем более что ничего
лучшего в голову не приходит.
Трос сорвался с четвертой попытки, когда до земли оставалось едва
несколько сот метров и маневрировать было уже почти негде. . Неосторожный
рывок буксировщика обошелся всего одним невыполненным заданием — в
общем гораздо дешевле, чем можно было бы ожидать.
* * *
Полеты на безмоторном Ме-163—«карасе», как его прозвали механики за
напоминающие эту рыбу очертания остроносого пузатого фюзеляжа, —
протекали похоже друг на друга.
307 Машину устанавливали в начале взлетной полосы. Сюда же подруливал и
становился на положенном расстоянии перед «мессершмиттом» буксировщик Ту-
2. Между ними, прямо на бетонных плитах полосы, раскладывали буксирный
трос и подсоединяли его к замкам.
Только после этого я залезал в свою пахнущую немецким авиационным
лаком кабину. Оказывается, все органы чувств, даже обоняние, участвуют в
формировании того, что мы называем обликом, неповторимо присущим каждой
машине. Немало полетав на разных «Мессершмиттах», «Бюккерах» и
«Юнкерсах», я уже успел принюхаться к этому «немецкому» запаху.
Последняя проверка радиосвязи с землей и буксировщиком. Контрольный
пуск приборов-самописцев. Буксировщик медленно проползает на несколько
метров вперед, чтобы выбрать слабину троса. Все — можно взлетать.
Во время разбега самолета я обычно не видел; натянутая струна буксирного
троса уходила прямо в густую клубящуюся мглу, поднятую винтами. Сразу после
отрыва от земли надо было держать ухо востро: попав в возмущенную
буксировщиком струю, «карась» бросался в резкие, неожиданные крены, провалы, взмывания, которые приходилось энергично парировать, чтобы не
стукнуться о все быстрее мелькавшие под нами бетонные плиты взлетной
полосы. Три-четыре метра высоты —
тележки. Она свою задачу уже выполнила и теперь висит под машиной мертвым
грузом; совершенно ни к чему в течение всего полета таскать его с собой.
Наконец из мглы выступают очертания самолета. Между килями его двухвостого
оперения поблескивает плексиглас кормовой кабины; там сидит механик, выполняющий сейчас обязанности «воздушного сцепщика». Контуры Ту-2
устойчиво проектируются чуть ниже горизонта — мое законное место в строю
занято. «Поезд» набирает высоту.
Три. . четыре. . пять километров остается между нами и землей. Все лежащее
внизу просматривается сквозь вуаль туманной дымки — не так уж прозрачна
земная атмосфера, как обычно думают. Единственный реальный, совершенно
вещественный предмет во всем окружающем меня мире — наш буксировщик. На
туманном фоне горизонта он контрастно выделяется, буд-308
то нарисованный яркой тушью на акварельной картинке. Каждая его деталь —
даже поблескивающие на солнце прозрачные диски вращающихся винтов —
представляется сейчас более вещественной, чем целый город, проплывающий
глубоко внизу.
Высота шесть километров. Шелест хитро рассчитал маршрут полета так, чтобы набрать заданную высоту за один круг (лишние развороты —
дополнительное осложнение моей работы) и оказаться к этому моменту носом к
нашему аэродрому на расстоянии десяти-двенадцати километров от него.
«Воздушный сцепщик» утверждал, что наш маршрут проходит «через три
области и две губернии».
Предупредив по радио, что отцепляюсь — это адресовано не столько
Шелесту, сколько земле, которая обязана обеспечить безмоторному аппарату
беспрепятственную посадку, — протягиваю руку и дергаю «ту самую» скобу.
Легкий толчок — и «мессершмитт» замирает в воздухе.
Быстро удаляясь вперед, буксировщик энергично ложится в глубокий крен и
крутым разворотом, будто это и не он только что добрых полчаса вел себя так
подчеркнуто чинно и плавно, уходит в сторону. Это Шелест освобождает мне
место для свободного маневрирования.
«Карась» теряет скорость. Я помогаю ему в этом, выбирая ручку управления
на себя. Первый пункт задания, составленного нами с ведущим инженером
Игорем Михайловичем Пашковским — моим товарищем еще по Ленинградскому
политехническому институту, — исследование поведения машины на больших
углах атаки. Краем глаза вижу, как вздрогнули и бурно затрепыхались