Избранное в двух томах
Шрифт:
газетчика.
Стал, в свою очередь, рассказывать и я (рекомендация А. Д. Аграновского
оказалась, таким образом, вполне эффективной). Кое-что из наших бесед он
впоследствии использовал в своих произведениях. Но если я и сделал в своей
жизни что-то по-настоящему полезное для вскоре ставшего моим другом
человека, то прежде всего то, что ввел его в авиационную среду, познакомил с
такими незаурядными в своем деле (да и не только в нем) людьми, как, например, летчик-испытатель Г. А. Седов или авиационный конструктор И. А. Эрлих.
В авиации Анатолия, что называется, «приняли». Наверное, сыграло в этом
свою роль отчасти и то, что он сам был не чужд ей: учился в авиационной школе
и даже получил специальность авиационного штурмана. Подействовало, конечно, и присущее ему личное обаяние. Но главное, я думаю, заключалось в том, что
летчики сразу почувствовали: об их деле он собирается писать всерьез!
Интересуется не только и не столько «острыми случаями» и «безвыходными
положениями», сколько глубинной сутью испытательной работы, ответственностью этого занятия, тем, что оно — умное. «Глубоко копает!» —
сказали вообще не очень щедрые на похвалу летчики.
497 Интересно и, наверно, не случайно, что многие люди, с которыми Толю
сводили интересы журналиста, становились потом его личными друзьями.
Таковы конструктор А. М. Исаев, врач С. Н. Федоров и другие. Так что я в этом
смысле исключения собой не представляю.
Писал Толя медленно. Оно и неудивительно: глубокая вспашка требует
времени. Причем время уходило у него, насколько я мог наблюдать, не только на
чисто литературную отделку написанного (хотя и к этой стороне своей работы он
не относился пренебрежительно), но прежде всего на оттачивание основной
мысли, системы доказательств, на проверку и перепроверку своих выводов —
почти всегда неожиданных, нестандартных, часто парадоксальных (само собой
разумеющимися они становились с его легкой руки потом).
Широко известно его кредо: хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает. И он думал! Думал много, глубоко, я бы сказал —
самоизнурительно. И любил, готовя очередной очерк, «обговорить» его
содержание с друзьями. Причем если возникала при этом полемика, радовался ей
заметно больше, чем изъявлениям полного согласия. А если в ходе такого
«обговаривания» рождалась какая-то новая мысль, новый подход к проблеме, тут
уж его радости не было предела!
Могучей особенностью его мышления была полная независимость от
установившихся, привычных понятий. Так сильно влияющее на психологию
человеческую «все так думают» для него было пустым звуком. Во многом, на что
мы взирали с удобных, привычных позиций, Толя вдруг (вернее, это нам так
казалось, что вдруг) усматривал нечто новое. Настолько новое, что «старое»
переворачивалось на 180 градусов — как говорится, с головы на ноги. И всем
делалось ясно, что до этого — стояло на голове.
Был у Анатолия Аграновского такой цикл очерков: «Разная смелость». Это
верно — смелость бывает разная. И, я думаю, едва ли не высшая ее форма —
смелость мысли! Умение безбоязненно доводить свои размышления до конца, не
пугаясь того, что они заводят куда-то «не туда» или приводят к тому, что «не
полагается». Нет, такие тормоза на Толю не действовали. И эта — повторяю, высшая — смелость вознаграждалась теми свежими, новыми, нестандартными
резуль-
498
татами, о которых только что шла речь (хотя, конечно, не очень способствовала
проходимости Толиных работ, — редкая из них двигалась к публикации по
зеленой улице).
Можно привести множество примеров того, как он подходил с неожиданной
— но, как выяснялось вскоре, единственно верной — стороны к нашим
устоявшимся, казалось бы, незыблемым воззрениям.
Скажем, новая инициатива, новый почин — какие могут быть сомнения в
том, что это всегда хорошо! Оказывается, нет, не всегда (очерк «Несостоявшийся
почин», в рукописи называвшийся еще более хлестко: « Испорченный сюжет »).
Или — Доска почета! Ясное дело — на ней лучшие работники. Оказывается, так, но не совсем; для полноты картины полезно посмотреть еще и ведомость на
зарплату (очерк «С чего начинается качество»).
Обслуживающие обслуживают — обслуживаемые обслуживаются. Вроде бы
аксиома. Но Аграновский отыскивает официанта, который считает, что «все мы
друг другу служим» (очерк «Человек из ресторана») — и уж такого ответа его
собеседник, будьте покойны, мимо ушей не пропустит («Тут я понял, что буду о
нем писать. .»).
Это все и есть — Анатолий Аграновский!
Кстати, о не пропущенных чутким ухом публициста и использованных им в
своих произведениях высказываниях собеседников. Никогда не забывал он
сослаться: «Как сказал один знакомый врач» (токарь, летчик, официант. .).
Вообще щепетилен был в высшей степени. И как профессионал, и в личном
общении с людьми. Впрочем, сам Толя личных и профессиональных черт в
человеке не разграничивал.
Если вспомнить совет его отца, с которого Толя начал наш первый, тогда еще
чисто деловой разговор, то, я думаю, было в этом совете, кроме
профессионально-журналистской стороны, еще нечто, очень хорошо ложившееся