Избранное
Шрифт:
Не важно! Есть других работников немало.
Пускай они слепцы, но их душа взалкала Неведомых ни нам, ни им самим путей,
И вот они впотьмах бредут к мечте своей,
Ища в грядущее случайную дорогу И в хаос привнося порядок понемногу.
Но сказано: мы все несем в себе недуг,
Который нас убьет. Смотри же вниз, мой друг. Вон труженикам вслед спешит толпа большая43 44, Давя их и топча, их дело разрушая,
Чтоб на развалинах
Что этой для него измышлено толпою:
Вселенский храм, где мы возложим на алтарь Не хлеб и не вино, не плоть и кровь, как встарь, А наше время, жизнь, работу, вдохновенье, Бездумную любовь ко всем и отреченье От нации, себя, наследья лет былых;
Где человек, один, без ближних и родных,
Сочтет, с доктриною в безропотном согласье,
Что единенье — цель, а труд до смерти — счастье; Где новоявленный Христос устроит так,
Что званы будут все и будет избран всяк. Запретов больше нет — все можно... Изваянья Людей, царей, богов — добыча поруганья.
Их валят с цоколя, калечат топором,
Дробят кувалдою, царапают ножом.
Свинец и золото равно идут в горнило,
Чтоб там в единый сплав их пламя превратило.
Все занимается, дымит, трещит, горит,
Все корчится, течет, твердеет вновь, искрит,
Звенит, шипит, свистит, стенает и бормочет,
Как будто вырваться из печи в воздух хочет,
И раскаленный сплав взлетает в высоту,
Змеею огненной прорезав темноту.
Труды и тружеников — пламя все снедает,
Но, словно саламандр, само же возрождает.
Начало и конец! Эдем и ад! Париж!
Хорош ты или плох, но все собой живишь.
При виде твоего величья мне сдается,
Что новый мир в тебе, неистовом, куется,
И пусть кометою иль солнцем станет он,
Пусть будет космос им спален иль озарен,
Он выйдет все равно, сверкающий, из дыма,
Вращенье обретет, предстанет в форме зримой,
Столь неожиданной и чистой для людей,
Что символ веры свой они усмотрят в ней.
Прострется ль над землей он, как покров холодный, Иль станет для нее звездою путеводной,
Вслед за которою в конце концов пойдет К любви и братству наш людской злосчастный род? Но может быть, то меч, что пламенным сверканьем У Евы осушил глаза перед изгнаньем,
И, распахав клинком, как поле, шар земной,
Его засеет он страданьем и войной.
И выкосит людей и обречет сожженью Все то, на что ушли века и поколенья,
И позади него проляжет страшный след —
Пустыня мертвая на мириады лет.
А может быть, едва взметнется к небу пламя,
Как души в ужасе расстанутся с телами,
И обратят в тоске к дрожащим скалам глас
Не минем все равно мы смерти неизбежной: Дорогу преградил нам вновь Париж мятежный».
— «Что варишь день и ночь ты в тигеле своем, Что изрыгнешь, Париж, в изложницу потом?
Твое творение — пока лишь заготовка,
Что превращается под молотом в поковку, Прокатывается сто раз в валках стальных И с глаз скрывается ежесекундно в них.
А раб, приставленный к литейне, тяжко дышит,
И в белом пламени, которым плавка пышет, Видны гигантское его чело и взгляд,
Что света и теней несет в себе заряд».
Тут смолк я, вслушавшись в безмолвие ночное: На Башню, где пришлец во тьме стоял со мною, Донесся, отразясь от низких облаков,
Столицы Франции глухой далекий рев.
Как трудно разуму с иллюзией тягаться! Почудилось мне — стал я с колесом вращаться,
А отблеск пламени, который тьму багрил,
Так ослепил меня, что я глаза закрыл.
И путник продолжал: «Да, слабы и несмелы Для высоты такой у нас душа и тело.
Не только ноги — мозг отказывает нам.
Ты не дал мне упасть, и я тебе не дам.
Хоть сам едва стою — боюсь, что вновь случайно На город брошу взгляд с его двойною тайной.
За вас и за него я ощущаю страх —
Заметно с Башни мне, что в черных облаках,
Где отблеск яростный горнила угасает,
Утес-громадина над миром нависает И, мнится, с камнем схож, что помянул пророк В том откровении, где Судный день предрек:
«И камень вострит — уж не его ль я вижу? — Над городом — а вдруг таков удел Парижа? —
Где из сердец народ дерзнул Христа изгнать —
Вы это сделали...— и в миг, кбгда опятЬу Самодовольные упьются горожане Кровавой сладостью междоусобной браниу Господень ангел вниз низринет камень тот И город навсегда с лица земли сотрет».
С улыбкой грустной я ответил: «Допускаю,
Что может впрямь Париж постичь судьба такая,
Но если небо нас решило погубить,
На будущее нам должна замена быть.
Замены ж нет — лишь здесь божественная сила Сама себя в уме и чувстве воплотила,
И ангел смерти в час, когда он нас казнит,
Пред нами горестно колени преклонит,
Подумав про себя с тоскою безграничной: «Богоубийство днесь свершаю я вторично».
Но полно задавать себе пустой вопрос:
Что померещилось мне — туча иль утес.
Терять нам время здесь, на Башне, бесполезно: Отсюда видит дух мечту, а тело — бездну. Страдание и смерть — вот все, считаю я,