Избранное
Шрифт:
«О боже, помоги душе его несчастной!» — Воззвал к всевышнему монах с надеждой страстной И плоть господнюю, что в хлеб претворена,
Взяв дароносицу, рукой достал со дна.
Храня молчание, все на колени встали;
Над ложем факелы, качнувшись, заблистали;
На изголовье вновь был узник водворен,
Но тщетно: наконец обрел свободу он.
В зловещей камере, где дни окончил пленник, Всю ночь, один, псалмы читал седой священник. Сидел не шевелясь он возле мертвеца,
И
На книгу божию неспешно упадали;
Когда ж не мог старик творить молитву дале,
Он скорбно начинал святой водой кропить Того, кто к нам с небес был изгнан, может быть. Затем, уняв тоску, монах сбирался с силой,
И эхо гулкое по зданью разносило Заупокойный гимн: «О боже, не круши Негодованием твоим моей души;
Не погуби меня с неправедником вместе».
Потом: «Следит за мной тот, кто погряз в нечестье; Его добычей стать меня не попусти;
Им, господи, сведен я с твоего пути.
Мой грех — на нем. Его и покарай за это.
Из бездны я воззвал, которой глубже нету:
От недругов меня, о Господи, укрой!»
Когда же дочитал псалтырь монах с зарей,
Он понял, что придет за трупом стража вскоре — Шаги и голоса раздались в коридоре,
И без свидетелей увидеть хоть на миг Лицо покойника вдруг захотел старик.
На тело мертвое он бросил взор печальный,
Но разглядеть сумел лишь саван погребальный, Железной маскою приподнятый на лбу:
Страдалец узником остался и в гробу.
Моисей
Над островерхими просторными шатрами Катилось тяжкое, медлительное пламя — Закат был недалек, и солнца луч косой Ложился на пески широкой полосой.
В багрец и золото окрасилась пустыня.
С зубчатых скал Нево, на полпути к вершине, Господень человек, провидец Моисей Безрадостно обвел глазами ширь степей:
Под ним, вокруг Фасги, смоковницы густые; Направо — области Ефрема, Манассии,
Весь за грядой холмов лежащий Галаад,
Где тучные луга раздольем тешат взгляд;
На севере, где мрак встает неодолимо, Простерся край олив — колено Нефталима;
И к морю дальнему, бесплодна и бедна,
На юге тянется Иудина страна;
Ковром цветов поля пестреют там, где стены Возносит город пальм, Иерихон надменный,
И цепью длинною уходят на Сигор Мастичные леса, обставшие Фегор.
Угрюмо он глядит на веси Ханаана,
Запретной для него земли обетованной, Глядит, подъемлет длань, благословенье шлет Своим сородичам и снова вверх идет.
А под святой горой, восставшей величаво Над необъятными равнинами Моава,
Народ израильский шумел со всех сторон,
Как спелые хлеба, что клонит
Еще с рассветом, в час, прохладой напоенный, Когда росу в песок с ветвей роняют клены, Столетний Моисей, всеведущий мудрец,
Взошел туда, где с ним беседует Творец.
Весь день тревожных глаз евреи не спускали С лучей, которые на лбу его сверкали,
И чуть вершины он, пророк и вождь, достиг,
В грозовом облаке сокрыв от взоров лик,
Как ладан на камнях алтарных закурился, Шестисоттысячный народ к земле склонился, И в светло-золотом густеющем дыму Толпа запела гимн владыке своему,
И, словно над песком зыбучим кипарисы, Сыны Левиины над нею поднялися И, вторя звоном арф несчетным голосам, Хвалу Царю царей восслали к небесам.
А Моисей стоял, невидим в темной туче,
Наедине с Творцом у края горной кручи.
Он Богу говорил: «Ужели снова в путь?
Ужели не умру и я когда-нибудь?
Увы, я одинок и быть устал всесильным.
Дай, Господи, и мне забыться сном могильным. Скажи, за что твоим избранником я стал? Израиль я привел, куда ты пожелал.
Коснулся он стопой земли обетованной.
Так пусть другой блюдет завет, тобою данный, Скрижаль и медный жезл из рук моих возьмет И, как коня уздой, смиряет твой народ.
Ужель ты для того меня лишил навеки Страстей и чаяний, обычных в человеке,
Чтоб от горы Хорив и до горы Нево Я места не нашел для гроба своего?
Людей мудрей меня не видел мир доселе. Скитальческий народ мой перст направил к цели. Дождем огня вершил я над царями суд.
Закон мой никогда потомки не прейдут.
Могилам древним я приказывал раскрыться:
Себе я даже смерть заставил покориться. Подошвою втоптал я в пыль немало царств.
В моей руке судьба племен и государств...
Увы, я одинок, хотя и стал всесильным.
Дай, Господи, и мне забыться сном могильным.
Увы, я знаю все, что свод небес таит.
Огонь твоих очей в моих очах горит.
Я тьме повелевал разъять свои покровы И звезды окликал по именам сурово,
И каждая, едва к ней доносился зов,
Спешила выглянуть из толщи облаков.
Я тучам на чело десницу возлагаю
И, молнии гася, грозу превозмогаю.
Зыбучие пески на города я шлю,
Тугим крылом ветров я цепи гор валю.
Звучнее голос мой, чем моря грохотанье.
Моим ногам давно не страшны расстоянья.
Потоки предо мной и те отходят вспять.
Когда ж к Израилю ты хочешь речь держать И языком моим глаголет дух твой гневный,
Тогда земля дрожит, мрачится свет полдневный... Но, ангелов твоих величием затмив,