Избранное
Шрифт:
Стелло встал, как будто решив показать себя во весь рост, и даже не без тайного самодовольства глянул на свое отражение в зеркале.
— Разве вы так уж хорошо меня знаете? — уверенно возразил он.— Известно ли вам, да и вообще кому-нибудь, кроме меня, чему посвящены мои ночные бдения? Почему бы, если вот эдак обращаться с поэзией, просто не отшвырнуть ее, как изношенный плащ? Кто вам сказал, что я не изучал, не анализировал, не исследовал биение за биением, вену за веной, нерв за нервом все детали нравственной организации человека, как вы — детали его физической организации, что я не взвесил на макиавеллистических весах все страсти человека — как естественного, так и цивилизованного, его безумную гордыню, эгоистические радости, пустые надежды, замаскированное
— И чем же вы предпочитаете мнить себя — течением, ветром, утесом? — усмехнулся доктор.
— И вы думаете, что...
— Что бросать в этот океан вы должны лишь свои произведения. Чтобы изложить в творении искусства свои знания о жизни, требуется больше гениальности, чем для того, чтобы бросить это семя на колеблющуюся под ногами почву политических событий. Создать маленькую книжку трудней, чем составить большое правительство. Власть уже давно утратила силу и изящество. Времена ее праздничного величия навсегда миновали. Теперь можно найти кое-что попривлекательней, чем она. Секрет ее свелся к манипулированию идиотами и обстоятельствами; сочетание этих идиотов с этими обстоятельствами приводит к неизбежным и непредвиденным последствиям, которым, по признанию самых крупных фигур среди власть имущих, они главным образом и обязаны своей репутацией. А кому обязан репутацией поэт, как не самому себе? Высота, глубина и размах его творения, а следовательно, будущей славы, равны трем измерениям его мозга. Он создан самим собой и остается самим собой; он — это его произведение.
Первыми среди людей всегда будут те, кто творит непреходящее из листа бумаги, куска холста, глыбы мрамора, звука.
Вот если однажды случится так, что в вас потухнет воображение — первая и редчайшая из человеческих способностей; если горести или годы иссушат его в вашей голове, как миндаль в скорлупке; если у вас останутся лишь суждение и память и вы почувствуете в себе смелость сто раз за год опровергать свои публичные действия своими же публичными выступлениями, выступления — действиями, одно действие — другим и прежнее выступление — новым, как это делают политики, тогда и вы поступите, как поступило столько других достойных сожаления людей,— дезертируете с неба Гомера, и у вас все равно останется больше, чем вам нужно, чтобы с успехом подвизаться в политической и деловой сфере: вы спуститесь в нее сверху. Но до тех пор не препятствуйте одинокому и вольному полету воображения, которое, быть может, таится в вас. Бессмертные творения создаются для того, чтобы обмануть смерть, для того, чтобы наши мысли пережили наше тело. Создавайте же их, если сумеете, и будьте уверены, что если на лету, как перо из крыла, вы оброните мысль или хотя бы слово, полезное для прогресса и цивилизации, всегда найдется достаточно охотников подобрать ваш дар, использовать его, сполна применить на деле. Не мешайте им. Практическое приложение мысли — ненужная трата времени для того, кто способен ее творить.
Стелло, все еще стоя, внимательно посмотрел на Черного доктора, наконец улыбнулся, протянул суровому другу руку и сказал:
— Сдаюсь. Пишите рецепт.
Черный доктор взял лист бумаги.
— Здравый смысл редко диктует рецепт, которому следуют,— заметил он, скрипя пером.
— Вашему я буду следовать, как вечному и непререкаемому закону,— заверил Стелло, издав все-таки вздох сожаления, после чего сел, понурив голову с глубокой безнадежностью и в убеждении, что под ногами его снова разверзается пустота; однако по мере чтения рецепта ему показалось, что туман перед глазами рассеивается и неизменно дружественная звезда указывает единственный путь, которым надлежит идти.
Вот что писал Черный доктор, мотивируя каждую позицию своего рецепта — обычай, в высшей степени похвальный, хотя
40.
Рецепт
Черного доктора
Отделить жизнь политическую от жизни поэтической, для чего:
I. Оставить кесарю кесарево, то есть право в любой час суток оказаться поруганным на улице и обманутым во дворце, право всюду наталкиваться на глухое сопротивление, становиться жертвой бесконечных подкопов, внезапных переворотов и безжалостного изгнания.
Нападать на него или льстить ему, пуская в ход тройное могущество искусства, означало бы унизить свое творчество и преисполнить его всем, что есть сиюминутного и суетного в событиях сегодняшнего дня. Эту обязанность разумней возложить на утреннюю критику, которая умирает к вечеру, или вечернюю, которая умирает к утру. Оставьте кесарям общественную арену, дайте им сыграть свою роль и бесследно исчезнуть, коль скоро они не препятствуют вашим ночным трудам и дневному отдыху. Сострадайте им со всей жалостью, на какую способны, если их вынудили возложить на себя венец, лишенный листьев и раздирающий кожу. Сострадайте им, если они сами жаждали этого венца: после долгого прекрасного сна пробуждение бывает особенно болезненным. Сострадайте им, даже если власть развратила их: чего только не искажает эта древняя и, вероятно, необходимая приманка, эта кажимость, которая порождает столько зла! Смотрите, как угасает сияние власти, и будьте наготове: быть может, вашим глазам посчастливится различить новый, более чистый светоч и вы поможете человечеству собраться вокруг него!
II. Свободно и одиноко осуществлять свое назначение. Следовать своей природе, оградив себя от влияния каких бы то ни было, даже самых прекрасных людских объединений. Только одиночество — источник вдохновения.
Одиночество священно. Любому объединению людей могут быть присущи все пороки монастыря. Оно стремится подчинить ум иерархии, руководить им и мало-помалу приобретает тираническую власть, которая, лишая его свободы и самобытности, а без них он ничто, способна задушить даже гений под ревнивым гнетом общности.
В собраниях, корпорациях, компаниях, школах, академиях и подобных им учреждениях интриганствующая посредственность постепенно добивается господства с помощью грубой материальной деятельности и той ловкости, до которой бессильны опуститься широкие и благородные души.
Воображение живет лишь за счет волнений, непредсказуемых и определяемых натурой и склонностями каждого человека в отдельности.
Область искусства — единственная, которая может быть населена подлинно свободными гражданами, потому что это мыслители, независимые друг от друга и часто незнакомые между собой.
Поэты и художники — вот единственные среди людей, кому даровано счастье в одиночестве осуществлять свое назначение. Пусть же они наслаждаются этим счастьем и не растворяются в обществе, которое облипает наималейшую знаменитость, присваивает ее себе, гнетет, душит, поглощает и говорит ей: «Мы».
Да, воображение поэта непостоянно, как первые представления о любви у пятнадцатилетней девочки. Воображение поэта нельзя направлять: оно ничему не обучено. Отнимите у него крылья, и оно умрет.
Назначение поэта или художника — производить, и любое его произведение полезно, коль скоро им восхищаются.
Поэт ценится по его творению, человек у власти — по должности, которую занимает. Счастье первого — несчастье второго: если у них в голове рождается нечто новое, первый разом устремляется вперед, создавая произведение, второй же вынужден медленно двигаться к цели, сообразуясь с житейскими возможностями и последовательными этапами карьеры.
Одиноко и свободно осуществлять свое назначение.