Избранные стихотворения и проза

Уитмен Уолт

Тебе

Кто бы ты ни был, я боюсь, ты идёшь по пути сновидений, И всё, в чём ты крепко уверен, уйдёт у тебя из-под ног и под руками растает, Даже сейчас, в этот миг, и обличье твоё, и твой дом, и одежда твоя, и слова, и дела, и тревога, и твои веселья и безумства, — всё ниспадает с тебя, И твоё настоящее тело, и твоя душа настоящая встают предо мною, Ты предо мною стоишь в стороне от работы, от купли — продажи, от фермы твоей и от лавки, от того, что ты ешь, что ты пьёшь, как ты мучаешься и как умираешь. Кто бы ты ни был, я руку тебе на плечо возлагаю, чтобы ты стал моей песней, Я близко шепчу тебе на ухо, Много любил я мужчин и женщин, но тебя я люблю больше всех. О, долго я мешкал вдали от тебя, долго я был немой, Мне бы давно поспешить к тебе, Мне бы только о тебе и твердить, мне бы тебя одного воспевать. Я покину всех, я пойду и создам гимны тебе, Никто не понял тебя, я один понимаю тебя, Никто не был справедлив к тебе, ты сам не был справедлив к себе, Все находили изъяны в тебе, я один не вижу никаких изъянов в тебе, Все хотели тебя покорить, я один не хочу покорить тебя, Я один не ставлю над тобой ни владыки, ни господина, ни бога: над тобою лишь тот, кто таится в тебе самом. Живописцы писали кишащие толпы людей, и между ними одного в самом центре, И голова этой центральной фигуры была в золотом ореоле, Я же пишу мириады голов, и все до одной в золотых ореолах, От руки моей льётся сияние, от мужских и от женских голов вечно исходит оно. О, я мог бы пропеть столько песен о твоих величавых и славных делах. Как ты велик, ты не знаешь и сам, проспал ты себя самого, Твои веки как будто опущены были во всю твою жизнь, И всё, что ты делал, к тебе обернулось насмешкой. (Твои барыши и молитвы, и знания, если не в насмешку они обернулись, во что обернулись они?) Но посмешище это — не ты, Там, под спудом, под ними, затаился ты, настоящий. И я вижу тебя, где никто не увидит тебя, Ни молчанье твоё, ни конторка, ни ночь, ни наглый твой вид, ни твоя повседневная жизнь не скроют тебя от меня; Лицо твоё бритое, жёлтое, твой блуждающий взгляд пусть сбивают с толку других, но меня не собьют, Твой пошлый наряд, безобразную позу и пьянство, и жадность, и раннюю смерть — всё я отбрасываю прочь. Ни у кого нет таких дарований, которых бы не было и у тебя, Ни такой красоты, ни такой доброты, какие теперь у тебя, Ни дерзания такого, ни терпения такого, какие есть у тебя, И какие наслаждения ждут других, такие ждут и тебя. Я никому ничего не дам, если ровно столько же не дам и тебе, Никого, даже бога, я песней моей не прославлю, если я не прославлю тебя. Кто бы ты ни был! Иди напролом и требуй! Эта пышность Востока и Запада — безделица рядом с тобой, Эти равнины безмерные и эти реки безбрежные — безмерен, безбрежен и ты, как они, Эти неистовства, бури, стихии, иллюзии смерти, — ты тот, кто над ними, владыка, Ты по праву владыка над Природой, над болью, над страстью, над стихией, над смертью. Путы спадают с лодыжек твоих, и ты видишь, что всё хорошо, Старый или молодой, мужчина или женщина, грубый, отверженный, низкий, основное твоё существо громко провозглашает себя, Через рождение, через жизнь, через смерть, через похороны, всё готово, и всего ему вдоволь, Через гнев, утраты, честолюбие, невежество, скуку оно пробивает свой путь.

Любовная ласка орлов

Иду над рекою по краю дороги (моя утренняя прогулка, мой отдых), Вдруг в воздухе, к небу, задавленный клёкот орлов, Стремительная любовная схватка вверху на просторе, Сцепленные, сжатые когти, бешеное, живое, вертящееся колесо, Бьющих четыре крыла, два клюва, тугое сцепление кружащейся массы, Кувыркание, бросание, увёртки, петля, прямое падение вниз, Над рекою повисли, двое — одно, в оцепенении истомы, Всё ещё в недвижном равновесии — и вот расстаются, и когти ослабли, И в небо вздымаются вкось на медленно-мощных крылах, Он своим, и она своим раздельным путём.

Одному штатскому

Ты просил у меня сладковатых стишков? Тебе были нужны невоенные, мирные, томные песни? По-твоему, то, что я пел до сих пор, было непонятно и трудно? Но ведь я и не пел для того, чтобы ты понял меня или шёл бы за мной, Я и теперь не пою для тебя. (Я рождён заодно с войною, И барабанная дробь — для меня сладкая музыка, и мне любы похоронные марши, Провожающие бойца до могилы с тягучим рыданием, с конвульсией слёз.) Что для таких, как ты, такие поэты, как я? Оставь же мою книгу, Ступай и баюкай себя тем, что ты можешь понять, какой-нибудь негромкой пианинной мелодией, Ибо я никого не баюкаю, и ты никогда не поймёшь меня.

Летописцы будущих веков

Летописцы будущих веков, Вот я открою вам эту бесстрастную внешность, я скажу вам, что написать обо мне. Напечатайте имя моё и портрет мой повесьте повыше, ибо имя моё — это имя того, кто умел так нежно любить. И портрет мой — друга портрет, страстно любимого другом, Того, кто не песнями своими, гордился, но безграничным в себе океаном любви, кто из себя изливал его щедро на всех, Кто часто блуждал на путях одиноких, о друзьях, о желанных мечтая, Кто часто в разлуке с другом скорбный лежал по ночам без сна, Кто хорошо испытал, как это страшно, как страшно, что тот, кого любишь, может быть, втайне к тебе равнодушен, Чьё счастье бывало: по холмам, по полям, по лесам пробираться, обнявшись вдвоём, в стороне от других, Кто часто, блуждая по улицам с другом, клал себе на плечо его руку, а свою к нему на плечо.

Когда во дворе перед домом цвела этой весною сирень

(Памяти президента Линкольна)

14 апреля 1865 г. президент Соединённых Штатов Авраам Линкольн, только что приведший к победному концу гражданскую войну за объединение страны, сидел вместе со своей женой в ложе Вашингтонского театра и смотрел весёлую пьесу «Наш американский кузен». Около десяти часов вечера в ложу прокрался никем не замеченный пьяный молодой человек и выстрелил в него из пистолета. Президент упал. Бывший в ложе майор попытался удержать убийцу, тот пырнул его ножом, прыгнул из ложи на сцену и бросился вон из театра. Впоследствии оказалось, что это Джон Уилкис Бус, третьестепенный актер, южанин, фанатический сторонник побеждённого рабовладельческого Юга.

Президента отнесли в один из ближайших домов, и к утру он скончался. Его тело в течение недели оставалось в Вашингтоне, а с 21 апреля начались пышные похороны: гроб везли через всю страну: из Филадельфии в Нью-Йорк, из Нью-Йорка в Чикаго и т. д. Похоронили президента 4 мая в городе Спрингфилде (штат Иллинойс). Уитман в своей поэме изображает это многодневное погребальное шествие.

Теперешние толкователи Уитмана расшифровывают символику этой поэмы так: звезда — Линкольн; сирень — человеческая любовь и т. д. Такие педантические толкования низводят художественные образы к уровню пустых аллегорий, но характерно, что сам Уолт Уитман относился к подобным комментариям сочувственно.

Знаменитый английский поэт Олджернон Суинберн назвал эту поэму «самым звучным ноктюрном, когда-либо пропетым в храме мира».

Переводчик

1

Когда во дворе перед домом цвела этой весною сирень И никла большая звезда на западном небе в ночи, Я плакал и всегда буду плакать, всякий раз как вернётся весна. Каждой новой весной эти трое будут снова со мной! Сирень в цвету, и звезда, что на западе никнет, И мысль о нем, о любимом.

2

О, могучая упала звезда! О, тени ночные! О, слёзная, горькая ночь! О, сгинула большая звезда! О, закрыл её чёрный туман! О, жестокие руки, что бессильного держат меня! О, немощное сердце моё! О, шершавая туча, что обволокла моё сердце и не хочет отпустить его на волю.

3

На ферме, во дворе, пред старым домом, у забора, белённого известью, Выросла высокая сирень с сердцевидными ярко-зелёными листьями, С мириадами нежных и острых цветков, с сильным запахом, который я люблю, И каждый листок есть чудо, и от этого куста во дворе, С цветками такой нежней окраски, с сердцевидными ярко-зелёными листьями, Я ветку, всю в цвету, отломил.

4

Вдали, на укромном болоте, Притаилась пугливая птица и поёт-распевает песню. Дрозд одинокий, Отшельник, в стороне от людских поселений, Поёт песню себе одному. Песню кровоточащего горла, Песню жизни, куда изливается смерть (ибо хорошо, милый брат, я знаю, Что, если бы тебе не дано было петь, ты, наверное, умер бы).

5

Над грудью весны, над страною, среди городов, Меж дорогами, сквозь старинные чащи, где недавно из-под земли пробивались фиалки — крапинки на серой прошлогодней листве, Проходя по тропикам, где справа и слева полевая трава, проходя бесконечной травой, Минуя жёлтые стебли пшеницы, воскресшей из-под савана в тёмнобурых полях, — Проходя мимо садов, мимо яблонь, что в розовом и в белом цвету, Неся мёртвое тело туда, где оно ляжет в могилу, День и ночь путешествует гроб.

6

Гроб проходит по тропинам и улицам, Через день, через ночь в большой туче, от которой чернеет земля, С пышностью полуразвёрнутых флагов, среди укутанных в чёрный креп городов, Среди Штатов, что стоят, словно женщины, облачённые в траур, И длинные процессии вьются за ним, и горят светильники ночи, Неисчислимые факелы среди молчаливого моря лиц и обнажённых голов. И ждёт его каждая станция, и гроб прибывает туда, и всюду угрюмые лица, И панихиды всю ночь напролёт, и встаёт тысячеголосое, могучее пение, И плачущие голоса панихид льются дождём вокруг гроба, И тускло освещённые церкви, и содрогающиеся от горя орг'aны, — так совершаешь ты путь, С неумолчным звоном-перезвоном колоколов погребальных. И здесь, где ты так неспешно проходишь, о гроб, Я даю тебе мою ветку сирени.