Избранные стихотворения и проза

Уитмен Уолт

7

Мужское тело продаётся с аукциона (Я часто ходил до войны на невольничий рынок и глядел, как идёт торговля). Продавец бестолков, не умеет работать, я иду и помогаю продавцу. Джентльмены, посмотрите на это чудо, Какую бы цену за него ни просили, оно стоит гораздо больше, Чтобы создать это чудо, земля готовилась миллиарды веков без единого растенья и животного, И, не спотыкаясь, упорно кружились миры для него. И эта голова — в ней всесокрушающий мозг, В ней и под ней вещество, из которого создаются герои. Всмотритесь в эти руки и ноги — красные, чёрные, белые, — как мудры в них жилы и нервы, С них может быть содрана кожа, чтобы вы видели их. Тончайшее чувство, зажжённые жизнью глаза, хотенье, отвага, Выступы мускулов тут на груди, гибкий спинной хребет, вёрткая шея, мясо не рыхлое, руки и ноги хороших размеров, И какие чудеса там внутри. Там кровь пробегает, Всё та же древняя кровь! всё та же красная кровь! Там набухает и мечется сердце, там все желания, способности, страсти, мечты. (Или, по-твоему, их там нет, раз они не выражают себя в салонах и в аудиториях на лекции?) Он не один, он отец тех, кто станут отцами и сами, В нём начало многолюдных государств, богатых республик, Он множества жизней бессмертных источник, бесчисленных воплощений и радостей. И знаете ли вы, кто придёт от потомков потомков его через мириады веков!

Песня о выставке

(Фрагменты)

Муза, беги из Эллады, покинь Ионию, Сказки о Трое, об Ахилловом гневе забудь, о скитаниях Энея, Одиссея, К скалам твоего снегового Парнаса дощечку прибей: «За отъездом сдаётся внаём». И такое же подвесь объявление в Сионе, на Яффских воротах и на горе Мориа, И на всех итальянских музеях, на замках Германии, Испании, Франции, Ибо новое царство, вольнее, бурливее, шире, ожидает как владычицу тебя. Наши призывы услышаны! Да и сама она издавна жаждала этого. Она идёт! Я слышу шелест её одежд! Я чую сладостный аромат её дыхания! О царица цариц! О, смею ли верить, Что классические статуи и эти древние храмы не могли удержать её? Что тени Виргилия, Данте и мириады преданий, поэм, старых связей и дружб не влекли её, как магниты, к себе? Что она кинула всё и — здесь? Да, уже умер, замолк её голос там, над Кастальским ключом, И египетский Сфинкс с перебитою

губою умолк, И замолчали гробницы, хитро ускользнувшие от власти веков, Каллиопа уже никого не зовёт, и Мельпомена, и Клио, и Талия мертвы, Иерусалим — горсть золы, развеянной вихрем, сгинул, Полки крестоносцев, потоки полночных теней, растаяли вместе с рассветом. Где людоед Пальмерин? где башни и замки, отражённые водами Уска? И все рыцари Артура пропали, Мерлин, Ланселот, Галахад, сгинули, сникли, исчезли, как пар, Ушёл он! ушёл от нас навсегда этот мир, когда-то могучий, но теперь опустелый, безжизненный, мглистый, Шелками расшитый, ослепительно яркий, чужой, весь в пышных легендах и мифах, Его короли и чертоги, его попы и воители-лорды, его придворные дамы В короне, в военных доспехах, он ушёл вместе с ними в свой кладбищенский склеп и там заколочен в гроб, И герб его — алая страница Шекспира, И панихида над ним — сладко тоскующий стих Теннисона. К нам поспешает знаменитая emigr`ee, я вижу её, если вы и не видите, Торопится к нам на свидание, с силой пробивает себе дорогу локтями, шагает в толпе напролом, Жужжание наших машин и резь паровозных свистков её не страшат, Её не смущают ни дренажные трубы, ни циферблат газометра, ни искусственные удобрения полей, Приветливо смеётся и рада остаться Она здесь, среди кухонной посуды! Но погодите — или я забыл приличье? Представить незнакомку тебе, Колумбия! (Для чего же я живу и пою?) Во имя Свободы приветствуй бессмертную! ударьте по рукам, И отныне вы обе, как сёстры, живите в любви. Ты же, о Муза, не бойся! поистине новые дни и пути принимают, окружают тебя, И, признаться, странные, очень странные люди, небывалая порода людей, Но сердца всё те же, и лица те же, Люди внутри и снаружи всё те же, чувства те же, порывы те же… И красота, и старая любовь та же… …О, мы построим здание, Пышнее всех египетских гробниц, Прекраснее храмов Эллады и Рима. Твою мы построим церковь, о пресвятая индустрия, и это не будет гробница, Это будет храм изобретений для практической жизни. Я вижу ее, как во сне наяву, Даже сейчас, когда я пою эту песню, я вижу, она встаёт предо мною. Я вижу её пророческим взором, И громоздится этаж на этаж, и фасады из стекла и железа, И солнце, и небо ей рады, она раскрашена самыми весёлыми красками, Бронзовой, синей, сиреневой, алой, И над её златокованной крышей будут развеваться во всей красоте под твоим стягом, Свобода, Знамёна каждого Штата и флаги каждой земли, И тут же вокруг неё целый выводок благородных дворцов, — они не так высоки, но прекрасны. В стенах её собрано всё, что движет людей к совершеннейшей жизни, Всё это испытуется здесь, изучается, совершенствуется и выставляется всем напоказ. Не только создания трудов и ремёсл, Но я все рабочие мира будут представлены здесь. Здесь вы увидите в процессе, в движении каждую стадию каждой работы, Здесь у вас на глазах материалы будут, как по волшебству, менять свою форму. Хлопок будут собирать тут же, чуть ли не в самых полях, Его будут сушить, очищать от семян, и у вас на глазах превращать в нитки и ткань, Вам покажут старые и новые процессы работ, Вы увидите разные зёрна, и как их мелют в муку, и как печётся хлебопёками хлеб, Вы увидите, как грубая руда после многих процессов становится слитками, чистого золота, Вы увидите, как набирает наборщик, и узнаете, что такое верстатка, С удивлением увидите вы, как вращаются цилиндры ротационных машин, Выбрасывая лист за листом тысячи печатных листов, Перед вами будут создавать фотоснимки, часы, гвозди, булавки, модели всевозможных машин. В больших и спокойных залах величавый музей даст вам безграничный урок минералов, В другом вам покажут деревья, растения, овощи, В третьем животных, их жизнь, изменения их форм в веках. Один величавый дом будет домом музыки, В других будут другие искусства и всякие другие премудрости, И ни один не будет хуже другого, все их будут равно почитать, и изучать, и любить. (И это, да, это, Америка, будут твои пирамиды, и твои обелиски, Твой Александрийский маяк, твои сады Вавилона, Твой Олимпийский храм.) Так прочь же эти старые песни! Эти романы и драмы о чужеземных дворах, Эти любовные стансы, облитые патокой рифмы, эти интриги и амуры бездельников, Годные лишь для банкетов, где ночные танцоры шаркают подошвами под музыку, Разорительная забава для немногих, С духами, вином и теплом, под сверкающими канделябрами. ………….. Муза! я приношу тебе наше здесь и наше сегодня, Пар, керосин и газ, экстренные поезда, великие пути сообщения, Триумфы нынешних дней: нежный кабель Атлантики, И тихоокеанский экспресс, и Суэцкий канал, и Готардский туннель, и Гузекский туннель, и Бруклинский мост. Всю землю тебе приношу, как клубок, обмотанный рельсами и пароходными тропами, избороздившими каждое море, Наш вертящийся шар приношу… [27]

27

Эта «Песня» была прочтена Уолтом Уитманом на четвёртой годичной выставке Американского института в Нью-Йорке в 1871 г. Когда пять лет спустя в Филадельфии открылась другая, более грандиозная, выставка (по случаю столетнего юбилея Соединённых Штатов), Уитман приурочил к ней свою «Песню», причём указал в предисловии, что считает эту выставку триумфом американского рабочего класса.

Кастальский ключ — источник на склоне горы Парнас в Греции. Аполлон (бог поэзии и пения) придал источнику вдохновляющую силу: кто из него пил, становился поэтом.

Каллиопа — муза эпической поэзии. Мельпомена — муза трагедии. Талия — муза комедии. Клио — муза истории. Король Артур — полулегендарный вождь бриттов. Волшебник Мерлин, рыцарь Ланселот и людоед Пальмерин — герои средневековых, сказаний о рыцарях Круглого Стола. Знаменитый английский поэт Теннисон (1809–1892) положил эти сказания в основу своей поэмы «Идиллия короля». Его поэму имеет в виду Уолт Уитман.

Суэцкий канал прорыт между Африкой и Азией в 1869 г.; соединяет Средиземное море с Красным.

Готардский туннель прорыт в 1872–1881 гг. в центральной части Швейцарских Альп; соединяет Швейцарию с Италией. Длина туннеля 15000 метров.

Гузекский туннель (длиною в 5³/₄ мили) прорыт в Гузекской горе в штате Массачузетс (США); строился 20 лет (1855–1874). Бруклинский мост (длиною в полторы мили) соединяет Нью-Йорк с Бруклином; строился одиннадцать лет (1872–1883).

Ты, загорелый мальчишка из прерий

Ты, загорелый мальчишка из прерий, И до тебя приходило в наш лагерь много желанных даров. Приходили похвалы и подарки, и хорошая пища, пока, наконец, с новобранцами Прибыл и ты, молчаливый, без всяких подарков, но мы глянули один на другого, И больше, чем всеми дарами вселенной, ты одарил меня.

Час безумству и счастью

Час безумству и счастью! О бешеная! Дай же мне волю! (Что это так в ураганах освобождает меня? О чём я кричу среди молний и разъярённых ветров?) О, испить этот загадочный бред глубже всякого другого мужчины! О, дикие и нежные боли! (Я завещаю их вам, мои дети, Я возвещаю их вам, о новобрачные муж и жена!) О, отдаться тебе, кто бы ни была ты, а ты чтобы мне отдалась наперекор всей вселенной! О, снова вернуться в рай! О женственная и застенчивая! О, притянуть тебя близко к себе и впервые прижать к тебе настойчивые губы мужчины. О, загадка, о, трижды завязанный узел, тёмный, глубокий омут, сразу распуталось всё и озарилось огнём! О, наконец-то умчаться туда, где достаточно простора и воздуха! О, вырваться на волю от прежних цепей и обычностей, — ты от твоих, и я от моих! Найти неожиданно лучшее, что есть в Природе, и им наслаждаться беспечно, Вытащить, наконец-то, затычку, что тебе затык'aла рот! Почувствовать, что наконец-то сегодня я совершенно доволен и больше мне не надо ничего. О, что-то, чего не знал! что-то в экстатическом сне! Сорваться со всех якорей и зацепок! Вольно мчаться! вольно любить! кинуться прямо в опасность! Подниматься до самого неба любви, которая предназначена мне! Взлететь туда вместе с моей пьяной душой! Если нужно, пропасть, погибнуть! Напитать весь остаток жизни этим часом полноты и свободы, Кратким часом безумства и счастья!

Песня знамени на утренней заре

Поэт О новая песня, свободная песня, Ты плещешь, и плещешь, и плещешь, и плещешь, в тебе голоса, в тебе чистые звуки, Голос ветра, голос барабана. Голос знамени, и голос ребенка, и голос моря, и голос отца, Внизу на земле и вверху над землёю, На земле, где отец и ребёнок, Вверху над землёю, куда глядят их глаза, Где плещется знамя в сияньи зари. Слова! книжные слова! что такое слова? Больше не нужно слов, потому что, смотрите и слушайте, Песня моя здесь, в вольном воздухе, и я не могу не петь, Когда плещется знамя и флаг. Я скручу струну и вплету в неё Всё, чего хочет мужчина, всё, чего хочет младенец, я вдохну в неё жизнь, Я вложу в мою песню острый, сверкающий штык, свист пуль и свист картечи (Подобно тому, кто, неся символ и угрозы далёкому будущему, Кричит трубным голосом: пробудись и восстань! эй, пробудись и восстань!) Я полью мою песню потоками крови, крови текучей и радостной, Я пущу мою песню на волю, пусть летит, куда хочет, Пусть состязается с плещущим знаменем, с длинным остроконечным флажком. Флаг [28] Сюда, певец, певец, Сюда, душа, душа, Сюда, мой милый мальчик, — Носиться со мною меж ветрами и тучами, играть с безграничным сиянием дня. Ребёнок Отец, что это там в небе зовёт меня длинным пальцем? И о чём оно говорит, говорит? Отец В небе нет ничего, мой малютка, но посмотри-ка сюда, В эти дома загляни, сколько там блестящих вещей, Видишь, открываются меняльные лавки, Сейчас по улицам поползут колесницы, доверху наполненные кладью, Вот куда нужно смотреть, это самые ценные вещи, в них вложено много труда, Их желает весь шар земной. Поэт Свежее и красное, как роза, солнце взбирается выше, В дальней голубизне растекается море, И ветер над грудью моря мчится-летит к земле, Сильный упрямый ветер с запада и с западо-юга, Шалый ветер летит по воде с белоснежной пеной на волнах. Но я не море, я не красное солнце, Я не ветер, который смеётся, как девочка, Ветер, который растёт, который сечет, как кнутом. Не душа, которая бичует своё тело до ужаса, до смерти, Но я то, что приходит незримо и поёт, и поёт, и поёт, Я то, что лепечет в ручьях, я то, что шумит дождём, Я то, что ведомо птицам, в чаще, по вечерам и утрам, Я то, что знают морские пески и шипящие волны, И знамя, и этот флажок, которые плещутся-бьются вверху. Ребёнок Отец, оно живое — оно полно народу — у него есть дети, Мне кажется, сейчас оно говорит со своими детьми, Да, я слышу — оно и со мной говорит — о, это так чудесно! Смотри, оно ширится, — и так быстро растёт — о, посмотри, отец, Оно так разрослось, что закрыло собою всё небо. Отец Перестань ты, мой глупый младенец, То, что ты говоришь, огорчает и сердит меня, Смотри, куда смотрят все, не на знамёна и флаги, На мостовую смотри, как хорошо она вымощена, смотри, какие крепкие дома. Знамя и флаг Говори с ребёнком, о певец из Манхаттана, Говори со всеми детьми на юге и на севере Манхаттана, Забудь обо всём на свете, укажи лишь на нас одних, хотя мы и не знаем, зачем, Ведь мы бесполезные тряпки, мы только лоскутья, Которые бьются-мотаются по ветру. Поэт Нет, вы не только тряпки, я слышу и вижу другое, Я слышу, идут войска, я слышу, кричат часовые, Я слышу, как весело горланят миллионы людей, я слышу Свободу! Я слышу, стучат барабаны и трубы трубят, Я быстро вскочил и лечу, Я лечу, как степная птица, я лечу, как морская птица, я лечу и смотрю с высоты. Мне ли отвергать все радости мирной жизни? Я вижу города многолюдные, я вижу богатства несчётные, Я вижу множество ферм, я вижу фермеров, работающих в поле, Я вижу машинистов за машинами, я вижу, как строятся здания, одни начинаются, другие приходят к концу, Я вижу вагоны, быстро бегущие по железным путям, их тянут за собою паровозы, Я вижу кладовые, сараи, железнодорожные склады и станции в Бостоне, Балтиморе, Новом Орлеане, Чарлстоне, Я вижу на Дальнем Западе огромные груды зерна, над ними я замедляю полёт, Я пролетаю на севере над строевыми лесами, и дальше — на юг — над плантациями, и снова лечу в Калифорнию, И, взором окинувши всё, я вижу колоссальные доходы и заработки, Я вижу Неделимое, созданное из тридцати восьми Штатов, обширных и гордых Штатов (а будут ещё и ещё), Вижу форты на морских берегах, вижу корабли, которые входят в гавани и выходят из гаваней, И над всем, над всем (да! да!) мой маленький узкий флажок, выкроенный, как тонкая шпага, Он поднимается вверх, в нём вызов и кровавая война, теперь его подняли вверх, Рядом с моим знаменем, широким и синим, рядом со звёздным знаменем! Прочь, мирная жизнь, от земли и морей! Знамя и флаг Громче, звонче, сильнее кричи, о певец! рассеки своим криком воздух! Пусть наши дети уже больше не думают, что в нас лишь богатство и мир, Мы можем быть ужасом, кровавой резнёй, Теперь мы уже не эти обширные и гордые Штаты (не пять и не десять Штатов), Мы уже не рынок, не банк, не железнодорожный вокзал, Мы серая широкая земля, подземные шахты — наши, Морское прибрежье — наше, и большие и малые реки, И поля, что орошаются ими, и зерна и фрукты — наши, И суда, которые снуют по волнам, и бухты, и каналы, — наши, Мы парим над пространством в три или четыре миллиона квадратных миль, мы парим над столицами, Над сорокамиллионным народом, — о бард! — великим и в жизни и в смерти, Мы парим в высоте не только для этого дня, но на тысячу лет вперёд, Мы поём нашу песню твоими устами, песню для сердца одного мальчугана. Ребёнок Отец, не люблю я домов, И никогда не научусь их любить, и деньги мне тоже не дороги, Но я хотел бы, о мой милый отец, подняться туда, в высоту, я люблю это знамя, Я хотел бы быть знаменем, и я должен быть знаменем. Отец Мой сын, ты причиняешь мне боль, Быть этим знаменем страшная доля, Ты и догадаться не можешь, что это такое быть знаменем сегодня и завтра, всегда, Это значит: не приобрести ничего, но каждую минуту рисковать. Выйти на передовые позиции в боях — о, в каких ужасных боя! Что у тебя общего с ними? С безумствами демонов, с кровавой резнёй и безвременной смертью? Флаг Что ж! демонов и смерть я пою, Я, боевое знамя, по форме подобное шпаге, Всё, всё я вложу в мою песню — и новую радость, и новый экстаз, и болтливую тревогу детей, И звуки мирной земли, и всё смывающую влагу морскую, И чёрные боевые суда, что сражаются, окутанные дымом, И ледяную прохладу далёкого, далёкого севера, и шумящие кедры и сосны, И стук барабанов, и топот идущих солдат, и горячий сверкающий Юг, И прибрежные волны, которые, словно гребнями, чешут мой восточный и западный берег, И всё, что между Востоком и Западом, и мою Миссисипи, что вечно струится, её излучины, её водопады, И мои поля в Иллинойсе, и мои канзасские поля, и мои поля на Миссури, Весь материк до последнего атома, Всё я возьму, всё солью, растворю, проглочу И спою буйную песню, — довольно изящных и ласковых слов, губных музыкальных звуков, Наш голос — ночной, он не просит, он хрипло каркает вороном в ветре. Поэт Мое тело, мои жилы расширились, наконец-то мне ясна моя тема, Тебя я пою, о ночное, широкое знамя, тебя, бесстрашное, тебя, величавое, Долго был я слепой и глухой, Теперь возвратился ко мне мой язык, снова я слышу всё (Маленький ребёнок меня научил). Я слышу, о боевое знамя, как насмешливо ты кличешь меня, Безумное, безумное знамя (и всё же, кого, как не тебя я пою). Нет, ты не тишь домов, ты не сытость, ты не роскошь богатства. (Если понадобится, эти дома ты разрушишь — каждый из них до последнего, Ты не хотело бы их разрушать, они такие прочные, уютные, на них так много истрачено денег, Но могут ли они уцелеть, если ты не реешь над ними?) О знамя, ты не деньги, ты не жатва полей, Но что мне товары и склады, и всё, привезённое морем, И все корабли, пароходы, везущие богатую кладь, Машины, вагоны, повозки, доходы с богатых земель, Я вижу лишь тебя, Ты возникло из ночи, усеянное гроздьями звёзд (вечно растущих звёзд!) Ты подобно заре, ты тьму отделяешь от света, Ты разрезаешь воздух, к тебе прикасается солнце, ты меряешь небо (Бедный ребенок влюбился в тебя, только ребёнок увидел тебя, А другие занимались делами, болтали о наживе, о наживе). О поднебесное знамя, ты вьёшься и шипишь, как змея, Тебя не достать, ты лишь символ, но за тебя проливается кровь, тебе отдают жизнь и смерть, Я люблю тебя, люблю, я так люблю тебя, Ты усыпано звёздами ночи, но ведёшь за собою день, Бесценное, я гляжу на тебя, ты над всеми, ты всех зовёшь (державный владыка всех), о знамя и флаг, И я покидаю всё, я иду за тобой, я не вижу ни домов, ни машин, Я жижу лишь тебя, о воинственный флаг! О широкое знамя, я пою лишь тебя, Когда ты плещешь в высоте под ветрами.

28

В подлиннике длинный, узкий, как лента, вымпел.

Мы двое, как долго мы были обмануты

Мы двое, как долго мы были обмануты, Мы Природа, и долго нас не было дома, теперь мы вернулись, Мы стали кустами, стволами, листвою, корнями, корою, Мы всажены в землю, мы скалы, Мы два дуба, мы растём рядом на лесной луговине, Мы на пастбище, мы в диком стаде, мы, вольные, щиплем траву, Мы две рыбы, плывущие рядом, Мы уголь, землистый уголь, мы перегной растений и зверей, Мы хищные ястребы, мы парим в небесах и смотрим оттуда вниз, Мы два яркие солнца, мы в равновесия со звёздами, мы две кометы, Мы клыкастые четвероногие в чаще лесной, мы бросаемся одним прыжком на добычу, Мы два облака, мы целыми днями несёмся один за другим, Мы два моря, смешавшие воды, мы весёлые волны — налетаем одна на другую, Мы, как воздух, всеприемлющи, прозрачны, проницаемы, непроницаемы, Мы снег, мы дождь, мы мороз, мы тьма, мы всё, что только создано землёю, Мы кружились и кружились в просторах, и вот, наконец, мы дома, Мы исчерпали всё, нам осталась лишь воля да радость.

Страшное сомненье в обличьях

Страшное сомненье в обличьях, Тревога, а что если нас надувают? Что если наша вера и наши надежды напрасны И загробная жизнь есть лишь красивая сказка? И, может быть, то, что я вижу: животные, растения, холмы, люди, бегущие, блистающие воды, Ночное, дневное небо, краски и формы, может быть, это (и даже наверное) только одни привидения, а настоящее нечто ещё не открылось для нас. (Как часто они встают предо мной без покрова, будто затем, чтобы посмеяться надо мною, подразнить меня, Как часто я думаю, что ни я, ни другие не знаем о них ничего.) Может быть, мне лишь кажется, что они таковы (о, несомненно, лишь кажется) с моей нынешней точки зрения, и может оказаться (о, несомненно может), что они совсем другое или просто ничто с других, совершенно изменившихся, точек; Но эти сомнения исчезают так странно перед лицом моих милых, моих друзей, Если тот, кого я люблю, пойдёт побродить со мною или сядет рядом со мною, держа мою руку в своей, Что-то неуловимо-неясное, какое-то знание без слов и мыслей охватит нас и проникнет в нас, Неизъяснимой, неизъясняемой мудростью тогда я исполнен, тихо сижу и молчу, ни о чём уже больше не спрашиваю, Я всё же не в силах ответить на свои вопросы о смерти и о будущей жизни за гробом, Но что мне за дело тогда, сижу или хожу, я спокоен, Кто держит меня за руку, тот утолил мои тревоги вполне.

Запружены реки мои

Запружены реки мои, и это причиняет мне боль, Нечто есть у меня, без чего я был бы ничто, Это хочу я прославить, хотя бы я стоял меж людей одиноко, Голосом зычным моим я воспеваю фаллос, Я пою песню зачатий, Я пою, что нужны нам великолепные дети и в них великолепные люди, Я пою возбуждение мышц и слияние тел, Я пою песню тех, кто спит на одной кровати (о, неодолимая похоть! О, взаимное притяжение тел! для каждого тела своё манящее тело! И для вашего тела — своё, о, оно доставляет вам счастье больше всего остального!) Ради того, что ночью и днём, голодное, гложет меня, Ради мгновений зачатия, ради этих застенчивых болей, я воспеваю и их, В них я надеюсь найти, чего я не нашел нигде, хотя ревностно искал много лет, Я пою чистую песню души, то вспыхивающей, то потухающей, Я возрождаюсь с животными или с грубейшей Природой. Этим я песни мои насыщаю, а также тем, что сопутствует этому, Запахом лимонов и яблок, весенней влюблённостью птиц, Лесною росою, набеганием волн, Диким набеганием волн на сушу, я воспеваю и их, Увертюрой, что звучит еле слышно, как предвкушение мелодии, Желанною близостью, видом прекрасного тела, Пловец обнажённый, плывущий в воде или на волне неподвижно лежащий, Близится женское тело, я потупляюсь, любовная плоть у меня и дрожит, и болит, Создаётся дивный инвентарь для меня, для вас, и для всякого, Лицо, руки и ноги, перечень с головы и до пят и те чувства, которые он возбуждает, Загадочный бред, сумасшествие страсти, о, отдаться тебе до конца! (Близко прижмись и слушай, что я теперь шепчу тебе, Я люблю тебя, о, я принадлежу тебе весь, О, только бы нам ускользнуть от всех, убежать беззаконными, вольными, Два ястреба в небе, две рыбы в волнах не так беззаконны, как мы;) О, дикая буря, сквозь меня проходящая, и я, от страсти дрожащий, О, клятва о том, что мы слиты навеки, я и женщина, которая любит меня и которую я люблю больше, чем жизнь мою. (О, я охотно отдал бы всё за тебя, И если нужно, пускай пропаду! Только бы ты и я! И что нам до того, что делают и думают другие? Что нам до всего остального? только бы нам насладиться друг другом и замучить друг друга совсем, до конца, если иначе нельзя;) Ради того капитана, которому я уступаю всё судно, Ради того полководца, который командует мною, командует всеми, Ради нашего пола, основы всего, Ради того, что в тиши я так часто томился один, когда множество близких вокруг, а та, кого хочешь, не близко, Ради долгого, задержанного поцелуя в грудь или в губы, Ради тесных объятий, которые делают пьяным меня и всякого другого мужчину, Ради того, что знает хороший супруг, ради этой работы отцовства, Ради восторга, победы и отдыха (податливое одеяло отброшено прочь!), Ради того, что она так не хочет, чтобы я от неё оторвался, и я не хочу оторваться (Но, нежная, помедли мгновение, я опять возвращусь к тебе!) Ради этого часа, когда звёзды сияют и падают росы, Я славлю тебя, о священное дело, и вас, о дети, готовые к нему, И вас, могучие чресла.

Дряхлый, больной, я сижу и пишу

Дряхлый, больной, я сижу и пишу, И мне тягостно думать, что ворчливость и скука моих стариковских годов, Окоченелость, боли, запоры, сварливая мрачность, плаксивые жалобы Могут просочиться в ежедневные песни мои.

Когда кончается ослепительность дня

Когда кончается ослепительность дня, Только тёмная, тёмная ночь показывает глазам моим звёзды; А когда отгремит величавый орг'aн, или хор, или прекрасный оркестр, Только в молчании навстречу душе моей движется симфония истинная.

Стариковское спасибо

Стариковское спасибо, пока я не умер, За здоровье, за полуденное солнце, за этот неосязаемый воздух, За жизнь, просто за жизнь, За бесценные воспоминания, которые со мною всегда (о тебе, моя мать, мой отец, мои братья, сёстры, товарищи), За все мои дни, не только дни мира, но также и дни войны, За нежные слова, ласки, подарки из чужих краёв, За кров, за вино и мясо, за добрые чувства ко мне, которые доставляют мне радость (Вы, далёкие, неведомые, словно в тумане, милые читатели, молодые или старые, для меня безымянные, Мы никогда не видались и никогда не увидимся, и всё же наши души обнимаются долго, крепко и долго), За всё, что живёт, за любовь, дела, слова, книги, за краски и формы, За всех смелых и сильных, за преданных, упорных людей, которые стояли за свободу во все века во всех странах, За самых смелых, самых сильных, самых преданных (им особый лавр, пока я не умер, — в битве жизни отборным бойцам, Канонирам песни и мысли, великим артиллеристам, вождям, капитанам души), Как солдат, что воротился домой по окончании войны, Как путник, один из тысяч, что озирается на пройденный путь, На длинную процессию идущих за ним, Спасибо! весёлое спасибо! от путника, от солдата спасибо!