Избранные труды о ценности, проценте и капитале (Капитал и процент т. 1, Основы теории ценности хозяйственных благ)

Бём-Баверк Ойген фон

Эти возражения так естественны, что мы могли бы ожидать, что Родбертус тщательно защитит свою первую, притом самую важную основную точку зрения против таковых. Но это ожидание не оправдалось. Правда, Родбертус принял меры к тому, чтобы придать этому своему положению убедительность, но эти меры сводятся либо к не имеющей доказательной силы ссылке на авторитет, либо к имеющей так же мало доказательной силы диалектике, которая даже не касается существенного пункта, обходит его.

К первой категории относятся частые ссылки на авторитеты Смита и Рикардо в пользу принципа, «по поводу которого в новейшей политической экономии нет большого спора» и который вполне упрочился среди английских экономистов, находит себе представителей среди французских и, «что самое важное, неизгладимо запечатлен в народном сознании, невзирая на все софизмы учения, скрывающего задние мысли»⁶⁷⁷. Однако впоследствии мы должны будем констатировать интересный факт, что Смит и Рикардо выставляют данный принцип аксиоматически, совершенно его не обосновывая; притом оба они, как это прекрасно доказал Книс⁶⁷⁷,

сами даже не везде соблюдали этот принцип. Так как в научной полемике, конечно, и авторитеты доказывают не силой своих имен, а силой приводимых ими доводов, и так как в данном случае, кроме имени, нет не только никаких доводов, но и последовательной аргументации, то такая ссылка на авторитеты существенно не усиливает позиций Родбертуса — его позиция всецело обусловливается теми доводами, которые он сам может привести в пользу своего принципа.

В этом отношении следует принять во внимание несколько более обстоятельное доказательство в первой из пяти теорем «Zur Erkenntnis unserer staatswirschaftlicher Zust"ande» и более сжатый силлогизм в сочинении «Zur Erkl"arung und Abhilfe der heutigen Creditnot des Grundbesitzes».

В первом из указанных сочинений Родбертус прежде всего вполне удачно доказывает, что мы должны экономно обращаться с благами, стоящими труда, и поясняет, почему это так. Он с полным правом выдвигает на первый план количественное несоответствие между «бесконечностью и ненасытимостью наших желаний» («Unendlichkeit und Uners"attlichkeit unseres Begehrungsverm"ogens») или наших потребностей и ограниченностью нашего времени и наших сил; затем только, и притом больше намеками, говорит он о том, что труд «тягостен», что он представляет собою жертву «свободы» и т. д.⁶⁷⁹. Таким же образом он выводит также вполне удачно и то, что (и по какой причине) на затрату труда следует смотреть как на «издержки/Kosten». «Следует только, — говорит он⁶⁷⁹, — выяснить себе смысл понятия «издержки/ Kosten». Это понятие означает не только то, что для производства продукта требуется известная затрата. В смысл этого понятия входит еще и то, что сделана затрата, которой теперь нельзя уже сделать с другой целью, и то, что эта затрата сделана лицом, которое испытывает невозможность отменить сделанной затраты. Из последнего обстоятельства вытекает, что понятие «издержки/Kosten» может быть отнесено только к человеку».

Вполне верно! Так же верно и то, что, как это Родбертус выводит дальше, оба критерия понятия «издержки» соблюдаются применительно к труду, ибо затрата труда, вызываемая каждым благом, «не может быть уже сделана для другого блага», — первый критерий — и «может испытываться только человеком, так как она состоит из его силы и его времени, которые оба ограничены по отношению к бесчисленному ряду благ», — второй критерий.

Теперь, однако, Родбертус должен еще доказать, что понятие «издержки», а следовательно, и причина хозяйственного отношения к благам могут быть отнесены исключительно к труду, а не к какому-либо другому элементу. Он прежде всего соглашается с тем, «что в производстве блага должно участвовать и участвует в действительности еще нечто другое (кроме труда)», т. е. — если не принимать во внимание идей, предоставляемых человеческим умом, — материал, предоставляемый природой, и силы природы, «которые содействуют труду при обработке или добывании веществ». Однако участие природы не обладает ни тем ни другим критерием нашего понятия издержек. Активная сила природы «бесконечна и неразрушима: сила, обращающая в хлебное зерно соответствующие субстанции, всегда сопутствует этим субстанциям. Правда, материал, предоставляемый природой для одного блага, не может, естественно, в то же время быть использован и для другого. Однако, если бы мы хотели по этому поводу говорить об «издержках», мы одушевляли бы природу и говорили бы о понесенных его издержках. Материал не является затратой, делаемой человеком для приобретения блага: испытывать издержки может только человек»⁶⁸⁰.

Из двух частей этого вывода первая часть, отрицающая наличность первого критерия, очевидно, неверна. Силы природы, конечно, вечны и неразрушимы, но для вопроса о затрате на производство имеет значение не то, продолжают ли эти силы вообще существовать, а то, продолжают ли они существовать и действовать так, чтобы быть в состоянии еще раз содействовать производству. А в этом отношении, единственно имеющем значение для нашего вопроса, не может быть и речи о бесконечном существовании. Если мы сожгли уголь, то химические силы углерода, которые благодаря соединению с кислородом атмосферного воздуха вызвали желательное тепловое действие, хотя и продолжают существовать, но их действие, состоящее в связывании атомов кислорода, с которыми атомы углерода соединяются в углекислоту, прекращается, и о вторичном полезном действии этих сил пока не может быть и речи. Затрата химических сил, которую мы сделали для производства некоторого блага при помощи сожжения угля, уже не может быть сделана вторично для производства другого блага⁶⁸¹. То же самое, конечно, можно сказать и о сыром материале. Относительно последнего Родбертус, правда, соглашается — хотя и не достаточно категорически — с этим положением, говоря, что сырой материал «в течение этого времени» не может быть затрачиваем на другое благо. В действительности же сырой материал не может быть затрачиваем на производство другого блага не только в «течение этого времени», т. е. того времени, в течение которого он содержится в первом благе; как правило он не может быть затрачен и впоследствии. Если я, например, затрачиваю дерево на балку, то оно не только не может быть употребляемо для производства другого блага в течение ста лет, в продолжение которых оно служит в доме балкой и постепенно гниет, но и после гниения, потому что его химические элементы хотя и продолжают существовать, но находятся теперь в состоянии, непригодном для направления их на полезные цели человека. Несколько позже, при рассмотрении собственного возражения, Родбертус сам отказывается от первого своего довода и опирается уже только на то что не выполняется второй критерий, на основании которого понятие «издержки» может быть отнесено только к человеку.

Но и в этом Родбертус не прав. Затрата редких даров природы также представляет собою затрату, невозможность возврата которой сказывается на человеке совершенно так же, как это Родбертус требует в своем определении понятия «издержки», и по совершенно той же причине, которую он сам признает по отношению к труду. В самом деле, как следует понимать то, что Родбертус считает причиной, заставляющей нас экономно обращаться с трудом и его продуктами, не страдания, сопряженные с трудом, а — несколько раз выразительно это подчеркивая — количественную ограниченность труда по отношению к бесконечности наших потребностей. Это можно понимать только в том смысле, что всякое расточение труда, и без того недостаточного для полного удовлетворения потребностей, должно еще более усилить невозможность удовлетворения наших потребностей. Этот мотив остался бы в силе и тогда, если бы труд не был сопряжен с перенесением личных страданий, мучений, принуждения и т. п., а доставлял рабочим одно только ничем не нарушаемое удовольствие, но притом все же не был бы количественно достаточным для производства всех желанных благ. На человеке, таким образом, отражается не только расточительная, но и обыкновенная затрата труда просто потому, что, благодаря ей, он лишен возможности удовлетворить какую-либо другую потребность⁶⁸³. То же имеет место и тогда, если редкий дар природы расточается или вообще затрачивается. Если я расточаю зря или путем хищнической разработки ценные залежи минералов или угля, то я расточаю совокупность удовлетворений потребностей, которую я мог бы приобрести при экономном обращении и которой я лишаюсь при неэкономном обращении⁶⁸³.

Родбертус и сам обратил внимание на это возражение, которого не принять во внимание почти невозможно. Мне могут возразить, говорит он, что, помимо труда, затраченного на рубку деревьев и т. д., собственник леса несет также издержки в виде самого материала, «потому что, будучи обращенным на одно благо, он не может уже быть обращенным на другое и поэтому представляет собою затрату, которая отражается на нем, на собственнике»⁶⁸⁴. Но Родбертус отделывается от этого возражения софизмом. Это возражение, говорит он, покоится на «фикции», «так как отношение позитивного права обращают в экономический принцип, между тем как таковым могут служить только законные естественные отношения». Только с точки зрения существующего позитивного правопорядка можно было бы предположить, что для предметов природы существует «собственник» уже тогда, когда на них не было еще затрачено труда, и дело обстояло бы совсем иначе, если бы отменили право собственности на землю.

А между тем в решающем пункте дело обстоит именно так, а не иначе. Если ствол дерева вообще представляет собою относительно редкий дар природы, то уже природа вещи, независимо от всякого правопорядка, требует, чтобы всякое расточение редких даров природы сказывалось на благосостоянии и неблагосостоянии людей; правовой порядок имеет значение только при выборе тех или других лиц, на которых оно будет сказываться. При существовании права частной собственности заинтересованным является собственник — на нем, следовательно, оно сказывается; при общественной собственности оно сказывалось бы на всей совокупности членов общества; при отмене всякого правового порядка на фактическом повелителе, будь это пришедший первым или сильнейший. Но никогда нельзя было бы избежать того, чтобы потеря или затрата редких даров природы вообще не отражалась на удовлетворении потребностей ни отдельного лица, ни совокупности лиц, за исключением разве того случая, если лес вообще не обитаем людьми или же если обитатели его в силу каких-либо других, нехозяйственных, например, религиозных, соображений принципиально воздерживаются от всякого применения деревьев. Тогда, конечно, они не обращались бы с лесом экономно, но не потому, что чистые дары природы принципиально не могут служить предметом жертвы, отзывающейся на том или другом лице, а потому, что, в силу конкретных условий данного случая, они были исключены из таких личных отношений, к которым они сами по себе способны.

В одной из позднейших своих работ Родбертус посвящает своему положению еще одно краткое обоснование, которое, очевидно, преследует ту же идею, хотя отчасти в несколько ином направлении. Он высказывает взгляд, что всякий продукт, который становится для нас благом благодаря затрате труда, тем самым должен с хозяйственной точки зрения быть отнесен исключительно на счет человеческого труда, ибо труд является единственной первичной силой и единственной первичной затратой, с которыми человеческое хозяйство обращается экономно⁶⁸⁶. Что касается этой аргументации, то, во-первых, можно сомневаться в правильности самой предпосылки, которой пользуется здесь Родбертус; так относится к ней Книс, высказавший свое сомнение вполне решительно и опирающийся, по моему мнению, на довольно веские аргументы⁶⁸⁶. И, во-вторых, если бы данная предпосылка была даже правильна, то из этого еще не следует, что правилен и вывод. Даже в том случае, если бы труд в действительности представлял собою единственную первичную силу, с которой экономно обращается человеческое хозяйство, то для меня совершенно еще непонятно, почему человеческое хозяйство наряду с «первичными силами» не может экономно обращаться еще с чем-либо другим. Почему, например, оно не может экономно обращаться и с известными результатами этой первичной силы или результатами других первичных сил? Почему, например, не с золотым метеоритом, о котором мы говорили выше, или со случайно найденным драгоценным камнем, или с естественными залежами каменного угля? Родбертус смотрит слишком узко на сущность и мотивы хозяйства. Мы обращаемся экономно с первичной силой «труда», как верно замечает Родбертус, «потому, что этот труд ограничен во времени и силе, потому, что, будучи раз затрачен, он совершенно исчерпывается, и потому, наконец, что он является для нас лишением свободы». Но это все только промежуточные мотивы; это еще не последний мотив нашего экономного обращения. В конце концов мы обращаемся экономно с ограниченным и тяжелым трудом потому, что при неэкономном обращении с ним нам пришлось бы потерять известную долю нашего благосостояния. Но тот же мотив побуждает нас обращаться экономно и со всякой другой полезной вещью, лишение или потеря которой должны повлечь за собою известную потерю жизненных удобств, раз эта вещь существует только в ограниченном количестве, — все равно, будет ли она первичной силой или нет, стоит ли она затраты первичной силы — труда или нет.

Наконец, позиция, занимаемая Родбертусом, совершенно не выдерживает критики еще и потому, что, по Родбертусу, все блага должны быть даже рассматриваемы исключительно как продукты материального ручного труда. Эта точка зрения, исключающая, между прочим, из сферы хозяйственно-производительной деятельности даже непосредственное духовное руководство производством, ведет к массе внутренних противоречий и ложных следствий, которые не допускают даже сомнения относительно ее неправильности; последние были раскрыты Книсом с такой убедительностью, что вторичное рассмотрение этого вопроса совершенно излишне⁶⁸⁷.