Изгнанница
Шрифт:
Вечером мы остановились в гостинице в одной деревеньке. Отец попросил номер из двух комнат, нам приготовили на ужин мясо и запеченный картофель. Нет, все же это совсем не такое путешествие, как было полтора года назад.
— Возьми хлебец, здесь пекут особенные, добавляют тмин и разные травы, — угощал меня отец. — Ты о чем задумалась?
— Да вот… — я вертела в руках темный прямоугольник хлебца, душистый, пахнущий тмином. — Думаю о нашем с мамой странствии, полтора года назад. Мы шли ранней весной, еще снег лежал, и все время было холодно и хотелось есть…
— Я слишком долго не мог вас найти, — упавшим
— Что ты! Я совсем не жалею, что так было, то есть не жалею для себя, а мама…
Отец сочувственно погладил меня по рукаву:
— Не надо о прошлом, все плохое теперь — только воспоминания… Кстати, ты сказала, что о себе не жалеешь, почему?
— Ну, потому что теперь я лучше могу оценить такие простые вещи, как вкусный хлеб, кровать с одеялом и подушкой, а не охапку сена в хлеву… И еще потому, что, мне кажется, от таких испытаний умнеешь… немного, — добавила я, а то получилось очень уж нескромно.
— Это верно. Налить тебе еще чаю?
Отец еще в столице купил мне в дорогу несколько книг — мы выбрали их в небольшой книжной лавке около его гостиницы.
— Боюсь, заскучаешь ты в дороге, — вздохнул он.
Я сомневалась, что смогу в путешествии заскучать, но книги выбирала с удовольствием. И вот вечером, пока отец в своей комнате размышлял о чем-то в кресле перед окном, глядя на темнеющее небо, я пожелала ему спокойной ночи и легла в постель почитать перед сном. А через полчаса погасила свечу (тут не было газовых ламп). Как же хорошо лежать вот так, в темноте, в этой комнате, где пахнет чужими вещами и немного пылью; с тонким дымом догоревшей свечи и пчелиным ароматом воска смешивается ночной, тревожащий душу запах сосновой хвои. И одновременно легко унюхать, что на нижнем этаже, на кухне, жарят мясо и готовят сладкую выпечку. В окне видны верхушки сосен, похожие на темные облака, и ледяные, колючие звезды.
Утром, совсем рано, отец меня разбудил и сказал, что пора собираться — а если уж очень захочется спать, можно подремать по дороге.
Возчик, зевая, залез на козлы, и начал подремывать, свесив голову. Наши вещи, которые вчера занесли в гостиницу, слуги пристроили на прежнее место — за сиденьями. Отец крикнул вознице, что мы готовы, и захлопнул дверцу. Повозка медленно тронулась с места. Погода стояла пасмурная, солнце не выглядывало из-за тускло — серых туч, было зябко. Отец закутал мои ноги дорожным пледом и, достав теплую шаль, предложил набросить на плечи.
— Хочешь позавтракать? — спросил он.
— Пока нет, вот чаю бы…
— Да, сделаем немного позже привал, вскипятим. Пока немного холодного мяса, да вот парного молока купил.
— Нет, не хочу, лучше посплю…
Так мы ехали целый день, один раз остановились и вскипятили чаю, и еще пару раз останавливались немного размять ноги. А потом, наконец, мы доехали до Черных Гор.
Бывают моменты в жизни, когда что-то значительное ты не то, что забываешь, но помнишь нечетко, как будто видишь сквозь колеблющиеся слои тумана. Бывает даже обидно — ты вспоминаешь какое-нибудь замечательное событие, а по — настоящему вспомнить и не можешь, потому что по — настоящему, это если не просто видишь картинку, даже подробную и яркую, нет, к тебе возвращается то, что ты чувствовал в тот момент, ты почти ощущаешь запахи, слышишь звуки.
А иное, хоть и не такое важное, оно как раз и вспоминается, полностью, как будто снова переживаешь… Мы не нашли постоялого двора и заночевали в повозке. Тронулись, едва рассвело, дорога была широкая и спокойная, возчик не мог бы ни опрокинуть повозку, ни сбиться с пути.
И вот отец разбудил меня и сказал, что мы доехали до Черных Гор. Даже через два дня я помнила это до мельчайшей черточки, и, наверно, буду помнить всю жизнь. Холодно, на всем — серый предутренний свет. Мы спали в повозке полулежа, и у меня затекла шея, немного хотелось есть. Я подтянула плед повыше, потому что совсем замерзла, и выглянула в окно. Справа были горы, и дорога огибала их, черные громадины возвышались и рядом, и где-то впереди, слева была пропасть.
— Давай остановим повозку? Немного пройдемся, — предложил отец.
Мы вышли. Ноги затекли, и вылезать из повозки было трудно. И почему-то я помню это, и то, что на колесе прилипла соломинка, и то, что лошадь фыркнула и потрясла головой. Где-то крикнула птица, а потом я увидела ее — она распластала громадные темные крылья и медленно парила над острыми скальными выступали, очень далеко от нас.
Внизу, так далеко, что страшно было смотреть, росли кустарники, лежали большие, отколовшиеся когда от вершины горы камни, блестело бесцветное озерцо. Совсем далеко отсюда, там, откуда мы ехали, стояли крохотные домики, в которых жили такие же крохотные люди, и они не знали, что мы смотрим на них с горы.
Отец вытащил плед и накинул мне на плечи. Справа, на вершине одной из гор, стоял замок. Черный, кряжистый, неприступный. Не такое ли чувство было у Корабельщика, когда он видел чужие созвездья на чужом небе? Чувство перехода… провала в иную плоскость, иной излом реальности… Утренний воздух был безмятежно свеж и чист, все вокруг — ново и незнакомо. И, если бы мой разум не принял еще раньше то, что теперь начинается для меня другая жизнь, то сейчас бы новизна неизвестного мира захлестнула душу до дна…
Потом мы зашли в повозку, я думала, что едва ли смогу уснуть, и вспоминала свое ощущение, и бледное утреннее небо, и черную стену, поднимающуюся в небо, и орлов. Потом все же меня сморило от тряски и однообразного скрипа колес, мне снились горы, чаша гор, окружавшая долину, и я в этой чаше, как в двух великаньих ладонях. Отец разбудил меня уже около одиннадцати, потянув за рукав:
— Пора завтракать.
Пока я спала, он читал книгу о Театре. Когда мы сели завтракать, отец заложил страницу уже где-то ближе к концу — видно, чтение оказалось интересным. Мы расстелили большие салфетки на коленях, и за едой отец поделился тем, что вычитал из книги.
— Мы правильно установили, что «устроить» — значит, создать, причем тут имелась в виду не обстановка, не декорации, не контракты актеров или подбор репертуар, а иное. В «Истории Театра» не говорится подробно, я нашел только… — отец поискал нужное место в книге. — «Король много часов проводил с Марном, и тот поведал Его Величеству, каков должен быть совершенный театр и совершенные актеры. Его Величество доверились чародею, впрочем, через самое короткое время козни фарлайнского бродяги были разоблачены, да не перейдет фарлайнская сквернь и в наше доброе государство, и Марна изгнали, как и следует поступать со всяким чародеем».