Калейдоскоп
Шрифт:
— Чушь, чушь, — твердил Артмаль, однако шел все быстрее. Мне пришлось поднажать, чтобы не отставать. Желания прогуливаться в одиночку у меня не было.
Я напомнил Артмалю про коктейль из сена, салат из млечника, про молодую крапиву, щавель, дикую петрушку и многие другие лакомства с хорошего пастбища.
— Молодая крапива вкуснее шпината. Это факт. Скорей, а то оставят нам один чертополох и всякую вонь.
Я предчувствовал, что кончится этим. Последние метры мы преодолели бегом. На лугу толчея была несусветная. Население городка ползало на четвереньках и поедало самую вкусную травку. «Они теперь точь-в-точь школьная экскурсия. Ученики и ученицы ищут шпильку, которую потеряла учительница».
Над пастбищем носился «маленький пакостник». Свет менялся — зеленый на оранжевый, оранжевый на красный. Чем быстрее вертелся «маленький пакостник», тем краснее делалось на пастбище. Я искал глазами Какочину, но тщетно. Надо долго прожить с этими людьми, чтобы разглядеть кого-нибудь в такой сумятице.
— Щавель, мама родненькая, щавель! — завопил Артмаль и рухнул на колени.
Он еще что-то крикнул и вдруг заревел, как голодная корова. У меня мурашки по спине побежали. Я понял, что времени терять нельзя. Аппетит разгорался, уже и слюнки потекли…
Последним усилием воли я заставил себя отскочить в сторону. Там была неглубокая водоотводная канава. Старые наставления очень пригодились. Я помнил: лечь в борозду, пятками к центру вспышки, тело накрыть плащом. Поскольку я выбежал из дому налегке, то натянул на голову пиджак и, не жалея ни локтей, ни колен, пополз, носом ощупывая дорогу. Я полз по дну канавы, втискиваясь в бетонированные туннели, потом, когда канава кончилась, пополз под кустами в гору. В конце концов голова моя уперлась в ствол. Сообразил, что я уже в лесу. Земля все еще поднималась вверх, но меж деревьями места было побольше, ползлось куда приятнее. Через какое-то время я почувствовал, что соскальзываю вниз. Я был уже на другой стороне небольшого холма. Вскочил на ноги и понесся куда глаза глядят.
Уже стало сереть, когда я доплелся до деревни. Нашел колодец и, зачерпнув воды, выпил целое ведро. Вдруг услышал стук деревянной колотушки. Ко мне направлялся деревенский сторож, которого привлек шум ворота. Еще мгновенье, и он уже склонился надо мной, посветил фонариком в глаза.
— Ты, парень, чего же тут делаешь?
Я узнал голос старого учителя!
— А я и понятия не имел, что вы еще… Простите, что вы уже на пенсии… Я вас не видел на встрече выпускников… Вы Артмаля помните? Вот-вот, он был директором, а теперь жрет траву на лугу за холмом.
Учитель расплакался.
Не переводя дыхание, я выложил ему все, что стряслось ночью. Потом добавил:
— Не хочу быть карпом, но это еще не значит, что я хочу быть коровой. Не в силах я, и все тут.
— Что собираешься делать? — спросил учитель.
— Помою ноги и погоню в столицу. Хотелось бы поглядеть, как оно все там будет.
— Я дам тебе велосипед. Он на другом конце деревни, в сарайчике стоит.
В путь, увы, я отправился пешком. Открыв сарайчик, учитель смущенно констатировал, что «велосипед разукомплектован». Украли седло, педали, раму, два колеса и еще несколько мелких деталей. Оробев от собственной беспомощности, учитель молчал. Потом взял меня под руку, проводил до околицы и показал, как спрямить путь. Я выпил полведра про запас и пошел, обходя стороной луга и рыбные пруды.
Перевел А. Ермонский.
ХУБА-ХВАТ
Комнату заливает солнечный свет. Но Хуба лежит пластом и ухом не ведет. А ведь давно уже проснулся. Скривился недовольно и ворчит про себя, уткнувшись взглядом в потолок. Злой, как черт. Вот и ищет в грязных потеках на потолке, на что бы свалить невесть откуда взявшуюся злобу.
Кухня разделена перегородкой из старого одеяла на две части. В одной — лежанка Хубы, в другой возле печки вертится худющая женщина с натруженными руками. Вовсю кипит чайник. Женщина кличет:
— Хуба! Хуба! Да что это с ним такое сегодня?
Хуба не отвечает, и женщина подсматривает за ширму. Жилец, понурив голову, сидит на краю постели в незашнурованных ботинках.
— Хуба? — повторяет хозяйка изменившимся голосом и неожиданно прозревает. Ведь говорят же, что на людей иной раз находит, видать, и на Хубу нашло, прямо сейчас, спозаранку. — Хуба, иди завтракать.
— Да отстаньте вы от меня и вообще катитесь отсюдова. Не в себе я сегодня. Так что убирались бы вы ко всем чертям, а не то как бы я еще до чего не договорился.
— Может, сон дурной привиделся?
Хуба лениво ухмыльнулся.
— Ничего мне не привиделось.
Хозяйка недоуменно повела плечами. Хуба поднялся, ткнул себя кулаком в грудь, самоизвиняюще ухмыльнулся и смачно выругался, да так грубо, как редкий пьяница на базарной площади. Женщина слушала с неясной, но усиливающейся тревогой. Вот-вот что-то произойдет эдакое, как это до сих пор ничего не стряслось? Не зазря же день так странно начинается.
Хуба с руганью отправился к выходу. У дверей вдруг приостановился и сказал почти уже спокойно:
— Может, кому-то не поздоровится сегодня. Сами знаете, какой я задира, когда не в духе. Ну, ладно, до свидания.
Уже на улице Хуба зашнуровал ботинки и двинулся на работу на большую фабрику, где делали кое-что из снаряжения для любителей туризма. Например, металлические колышки для палаток, по-простому говоря, «селедки». Каждый день их тысячами рассылали в ящиках по магазинам.
По дороге Хуба вспомнил о завтраке. Мысль о том, что весь день ему суждено теперь провести на голодный желудок, привела его в ярость. Еле сдерживаясь, чтобы не вцепиться в горло первому же встречному-поперечному, подошел он к фабричным воротам. Глянул — и дар речи потерял от удивления. Рабочие толпой сгрудились вкруг переносной трибуны, вынесенной перед зданием дирекции. А что происходит, так и не сумел ему никто объяснить.
— Ждать велели, мы и ждем, — говорили люди, кивая на директорские окна.
А тут и директор вышел со своей секретаршей. Сам в галифе, в высоких сапогах. У секретарши в руках сверток, запеленутый в белоснежную бумагу. Хуба аж на цыпочки привстал. Чем-то интересным дело запахло. Директор взошел на трибуну. Лицо торжественное руки простерты к толпе. Заголосил:
— Братья, пришла беда!
Воцарилась пронзительная тишина.
«Наши распрекрасные «селедки» небось не нужны никому, — подумал Хуба. — Как пить дать, закроют фабрику».