Калейдоскоп
Шрифт:
— Ты слишком умничаешь. Отодвинься к стене. А теперь поговорим о повидле. У кого украл?
— Тетя, он все слышит!
— Неужели?
— В дырке от сучка я вижу его ухо.
— Хватит заговаривать зубы! Это же подушка!
— Если подушка, будет тихо, а если ухо, то дядюшка заорет и весь дом перебудоражит.
В дырке от сучка появилась дамская шпилька. Ну, это было уже слишком. Я грохнул кулаком в стену, крикнул:
— Дурак, портишь наволочку!
Верминия торжествовала.
— Я же говорила, что не ухо, а подушка. Слышал, что сказал дядя? Я твое повидло сожгу, зарою, утоплю в унитазе!
За стеной сделалось вдруг так тихо, что я счел целесообразным нарушить молчание.
— Если вы заткнули дырку, следовало бы меня об этом уведомить!
За стеной притворились, будто это их не касается. Странная женщина и еще более странный ребенок.
— Тетя, я его совсем не слышу. Может, позвоните в похоронное бюро? Мне так жалко дядюшку…
— Негодный мальчишка, вернется мать, уж она тебя приструнит!
— Если повидло пропадет, то ты, тетя, никогда больше не полетишь…
— Ладно, спи уж, сынок.
— Я сплю, но ты мне все время мешаешь. Все-таки он послушался и действительно уснул. Перед ужином явился ко мне в отличной форме.
— Простите меня, дядюшка, — шаркнул ножкой, спросил, достаточно ли извинения?
— Достаточно, но чтобы это было в последний раз.
— Как хотите, дядюшка. Можем не летать.
После ужина мы уселись возле камина. Верминия баловалась трубкой. Она питала отвращение к табаку, но, как повторяла частенько, ей нравилось время от времени «подержать нечто подобное в руках».
— Откуда он выкопал этого Архитаса?
— Буль здесь всех знает.
— Архитас — это четвертый век до рождества Христова. И жил не здесь, а совсем в другом месте.
— Да, помню, это именно Архитас выдумал что-то такое, о чем постоянно спрашивали в гимназии.
— Вероятно, ты имеешь в виду Пифагора?
— Разумеется, сам же сказал, что Архитас был пифагорейцем.
— В данный момент меня интересует Буль и его мазь, которую он называет повидлом Архитаса.
— Оставь ребенка в покое. Вернется Аська с малышкой и наведет порядок. Буль, должна тебе сказать, весьма считается с мнением сестры, хотя она не намного старше его.
— Если Архитас на самом деле построил искусственную птицу и эта птица…
Верминия перебила меня на полуслове:
— Все теперь строятся за свои или чужие, но никто по этому поводу не жалуется на бессонницу.
— Ну, идем спать.
— Мне еще надо пройтись по дому, проверить ставни, засовы, замки. И я не испытываю ни малейшего желания, чтобы ты увязался за мной. Сама справлюсь.
Довольно долго шаги ее доносились из разных уголков дома. Разбудил меня шум и слабый подземный толчок. Создалось впечатление, что могучий ураган задел нас крылом и свалил какое-то засохшее дерево.
— Был ветер, но недолго, — сказал я за завтраком.
Верминия подняла глаза.
— Ни капельки ветра за всю ночь. Я проснулась совершенно сухая, как порох.
— Пододвинь овечий сыр, право, нет ничего лучше брынзы.
Буль прибежал вовремя.
— Овечка в клумбе с флоксами! Так грохнулась, что убилась! Упала с высоты!
Когда Буль управился с подслащенной овсянкой, мы вышли в сад. У забора, возле клумбы с флоксами, уже стоял какой-то незнакомый горец. Учтиво поздоровавшись с нами, он завел речь о погоде, предсказал вёдро вплоть до перемены к ненастью. Потом попросил огоньку, после чего выяснилось, что у него нет и сигареты. Глубоко затянувшись, он осведомился:
— Не моя ли овечка лежит в ваших цветочках?
— Может, и ваша, — сказала Верминия. — Если узнаете.
— Если вам без разницы, то я бы пошел бы и забрал эту овечку.
— Увел у нас манну небесную из-под носа, — сказал я, глядя вслед удалявшемуся горцу.
Когда он пропал из виду, заговорил Буль.
— Пожалуйста, снова на меня не сваливайте. Я ничего не знаю. Но постараюсь разузнать, тетя.
— Ты хороший мальчик, — Верминия прижала его к бюсту, который повидал многое.
— Надо согласовать показания прежде, чем приедут из отделения милиции, а приедут наверняка. Ведь этот горец долго не проживет. Забрал чужую овцу.
— Буль, ступай играть в сад, прошу тебя.
Мы остались одни.
— Летала ночью?
— Вздорные наветы! Впрочем, это мое дело.
— Ночь была светлая. Ты должна была что-то увидеть.
— Могла забыть.
— Вспомни. Может, видала что-либо, имеющее какую-то связь с Архитасом?
— Архитас? Это кто же?
— Я же говорил: Архитас из Тарента, друг Платона… Верминия? Верминия!
Тщетно я звал ее. Она пошла угощать Рафачиху сердечными каплями.
Перевел М. Игнатов.
КОРЧМА
Предложил мне Сальва погостить у него пару дней. Я категорически отказался, дело было на исходе лета, а в преддверии осени передумал. Как раз в эту пору кто-то пустил слух, якобы Сальва малость свихнулся. Это послужило поводом для пустопорожнего трепа, нелепых домыслов, хватало, разумеется, и злорадных комментариев. В разговорах повторялась некая деталь. Она показалась мне настолько интригующей, что я решил ехать.
Вылез из автобуса и прямехонько угодил в объятия Сальвы. Он тут же сообщил мне, что телеграмму доставили буквально в последнюю минуту, что едва успел побриться, а намыленную Аську оставил под душем.
— Она всегда хватается за мыло не вовремя, — сказал я.
— Теперь я отрабатываю гараж, ванную и паровое отопление. У меня нет ни времени, ни возможности для подобных наблюдений.
Я понял: гоняется за заработками по белу свету, дома — редкий гость. Переночует и снова айда за этими проклятыми деньгами, настоящими и теми, которыми жалованье выплачивают.