Каникулы Уморушки (Волшебные каникулы - 2)
Шрифт:
Другие пассажиры не соглашались с мнением первых:
– Станет вам цирковой сосисками бросаться! Они ради сосисок и ходят на задних лапах. А этот... этот психический!
"Ну вот, - подумал Гвоздиков, - вот и договорились... Кажется, пора удирать... А то будет мне Москва..."
И он ловко шмыгнул между ног заспоривших до хрипоты зевак к выходу на перрон.
– Держи! Держи его!..
– закричали в толпе.
Но было поздно: уже через полминуты Иван Иванович сидел на крыше одного из привокзальных зданий и, чуть поеживаясь на ветру, поругивал мысленно Станиславского
Глава четвертая,
в которой Ивану Ивановичу немного нездоровится
Хотя Гвоздиков просидел на крыше не более двадцати - двадцати пяти минут, его здорово продуло. Нос стал сухим и горячим, к неприятному чувству голода прибавилось ощущение легкого озноба - особенно противно подрагивал в лихорадке хвост - и Иван Иванович понял, что он, кажется, простудился.
"Сейчас бы домой: вскипятить молока, выпить валерьянки, закусить все это кусочком жареного леща..."
Но нужно было спешить на поезд, до отправления которого оставались две-три минуты. Выбиваясь из последних сил, Гвоздиков спустился с крыши там, где было наиболее безлюдно, и бросился напрямик к второй платформе. Около вагона N 9 пассажиров не было, все уже сели на свои места, и Иван Иванович хотел шмыгнуть в него, но бдительная проводница Катя Кипяткова стояла в тамбуре и была начеку.
– А ну, брысь, безбилетник несчастный!
– замахнулась она веником на Ивана Ивановича, и того будто ветром сдуло из тамбура на платформу.
Бежать к другому вагону? Но и в других тамбурах стояли грозные проводники: кто с веником, а кто с разноцветными флажками в руках.
– Вниманию пассажиров!
– донеслось со стороны вокзала.
– Скорый поезд N 10 "Светлогорск - Москва" отправляется со второй платформы! Граждане, будьте осторожны!
Иван Иванович ахнул и сделал новую попытку прорваться в облюбованный им вагон. И снова Катя Кипяткова и ее жесткий и грязный веник встретили его непониманием и явным недружелюбием.
– Кому сказала "брысь"!
– крикнула проводница вслед улетающему на платформу коту.
– Без хозяина, справки и намордника - не пущу!
Вагоны качнулись, дернулись и плавно, набирая скорость, покатили по рельсам.
– Не имеете права требовать намордник!
– взвыл Иван Иванович.
– Я не собака!
Он кинулся за убегающим вагоном и, поравнявшись с тамбуром, взвыл еще громче:
– Пусти-т-те!.. Пусти-т-те меня, уважаемая!..
И, взвившись с платформы стрелою вверх, мягко приземлился рядом с остолбеневшей Кипятковой.
– Пожа... пожа... пожалуйста...
– промолвила она, лишившись вмиг красноречия, а ее веник тут же любезно отворил перед Гвоздиковым дверь из тамбура в коридор вагона.
– Спасибо...
– буркнул Иван Иванович и гордо шагнул мимо усмиренного им драчуна и вышибалы.
– Купе все заняты...
– извиняющимся голосом доложила Кипяткова странному пассажиру.
– Разве что, в служебное...
Она отворила дверь в служебное купе и таким же виноватым голосом спросила у своей сменщицы:
– Любаш, тут кошечку приютить надо... Не уступишь ей нижнюю полку? А, Любаш?
Любаша приподняла голову с подушки и вежливо, но как-то очень многозначительно поинтересовалась:
– А больше вам с кошечкой ничего не уступить? Например, шоколаду или мармеладу?..
– Спасибо, мне ничего не нужно...
– ответил за Катю Кипяткову Гвоздиков, который уже падал с лап от усталости, голода и простуды.
– Я тут прилягу... в уголке...
И он рухнул под складной дорожный столик.
– Господи... Никак разговаривает!..
– ахнула сменщица Кипятковой и, нагнувшись над пылающим жаром Гвоздиковым, пожелала кому-то: - Да расточатся врази его...
Она хотела высказать еще какое-то пожелание, но Катя перебила ее:
– Поднимай Мурку! Вишь, она расхворалась!
– Я не Мурка...
– поправил заботливо подхвативших его на руки проводниц Иван Иванович.
– Я Гвоздиков... Простите, что доставил вам беспокойство... Я не желал... Костя уехал в Москву, и я... Проклятый жар... продуло на крыше... Зачем я выпрашивал сосиску... все из-за нее... Передайте Мурзику и Пантелеичу: косточки я запрятал под шифер у второй трубы!.. Тише, мыши, кот на крыше!... Вперед, друзья, только вперед!..
– и Иван Иванович понес что-то несусветное.
– Любаш! Тащи аспирин, чай, варенье малиновое тащи!.. Сгинет ведь говорунчик наш!
– И Катя Кипяткова, забыв о том, что ей нужно идти проверять билеты, кинулась накрывать непрошенного гостя шерстяным одеялом.
Любаша достала из дорожной аптечки аспирин, налила в стакан горячей воды из титана и густо заправила ее малиновым вареньем.
– Скушай таблеточку, кисонька...
– дружно стали упрашивать напарницы заболевшего чудо-кота.
– Чайку отведай... Тебе молочка бы.. Да нету, кисонька.
Иван Иванович открыл глаза и мутноватым взором поглядел на сердобольных женщин:
– Благодарю... Вы очень любезны...
Острым розовым язычком слизнул с Любашиной ладони таблетку аспирина и, проверив усами не очень ли горяч чай, прильнул ртом к краешку стакана.
– Гляди-ка: и пьет не по-кошачьи...
– зашептала Катя на ухо своей подружке.
– Кошки языком наяривают, а этот...
– Ровно как человек пьет, - согласилась Любаша.
– Может быть, заколдованный?
– Да ты что!
– замахала руками Кипяткова.
– Из цирка он сбежал, точно тебе говорю - из цирка!
Она заметила торчащий из-под бантика край бумажки и, вытащив ее, прочитала:
– "Просим вернуть кота Юрию Куклачеву. Москва. Госцирк". Как в воду глядела - из цирка сбег!
– обрадовалась Катя и засунула на всякий случай бумажку на прежнее место.
– А теперь понял, голубок, что на свободе не шибко сладко, и снова к своим в Москву пробирается.
Иван Иванович, хотя и слышал краем уха, о чем перешептывались проводницы, однако в разговор не вмешивался: во-первых, он не хотел разубеждать женщин в их ошибке, а во-вторых, несмотря на аспирин и чай, жар еще продолжал туманить его сознание. "Лишь бы до Москвы оправиться... думал он, лежа под грубым шерстяным одеялом.
– Вот простудиться в июне сподобило..."