Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Они стрелять не стали. Солдаты не собирались стрелять в простых французов, тем более — француженок. Некоторые из них воевали с самого начала, с июля — и многие испытывали такое же отвращение к правительству, как и парижане. Генерал утратил контроль над своими подчиненными, которые начали брататься с женщинами. Самого Леконта взяли в плен национальные гвардейцы, и он был вынужден подписать приказ об отступлении и оставлении пушек на прежних позициях {12}.
К полудню все пушки, за исключением 10 штук, были вновь в распоряжении парижан {13}. К несчастью, люди к тому моменту стали неуправляемыми. Леконт и другой генерал, Клеман Тома, были растерзаны озверевшей толпой {14}. Это стало серьезной ошибкой: убийства — вот то, чего не хватало правительству, чтобы оправдать безжалостную и полноценную атаку на Париж.
Незадолго до этого справедливого возмездия, 26 марта парижане избрали собственное правительство. По некоторым оценкам, 200 тысяч человек собрались у мэрии на следующий день, чтобы приветствовать своих новых лидеров. Взбудораженная толпа замолчала, когда вновь избранные вышли на помост, пока их имена громко зачитывали людям — у каждого на шее был повязан красный шарф или платок. Наконец, когда все парижское правительство было в сборе, кто-то крикнул: «От имени народа мы объявляем установление Коммуны!» — и громадная толпа, словно один человек, восторженно откликнулась: «Vive la Commune!» В воздух взлетели шапки. Гремел салют, повсюду — на крышах и в окнах домов — были флаги, люди размахивали платками и шарфами {15}.
Тем временем французское правительство, переехавшее поближе к Парижу и уже обосновавшееся в Версале, приняло решение взять город силой к 1 апреля. Войска подготавливали к штурму, ведя пропаганду и выдавая действия парижан за работу иностранных агитаторов-провокаторов. Солдаты не будут сражаться со своими соотечественниками — говорили им — они идут против иностранных агентов и шпионов {16}. Нашелся и зачинщик: начиная с марта, в английской, немецкой и французской прессе появился ряд статей, напрямую обвинявших Маркса в руководстве действиями Интернационала в Париже и даже уличными беспорядками. Одна из таких статей, озаглавленная «Le Grand Chef de l’Internationale», гласила: «Он, как всем известно, немец, но что еще хуже — он — пруссак!»
Эта статья (заставшая Маркса в Берлине) сообщала также, что полиция перехватила письмо Маркса членам Интернационала с инструкциями, как следует действовать в Париже {17}.
Маркса не особенно волновали эти пасквили, пока они не ухудшали ситуацию в Париже, или не вносили раскол между немецкими и французскими рабочими, до сих пор сохранявшими солидарность. Однако думая об этом, он выступил публично, заявив, что приписываемое ему письмо является провокацией полиции и служит только для того, чтобы приписать Интернационалу авторство насилия и беспорядков {18}. Несмотря на его опровержение, похожие статьи продолжали появляться в прессе. В апреле Лаура прислала отцу скопированную из французской газеты, абсолютно бессовестную статью, в которой говорилось: «Новости, пришедшие из Германии, произвели у нас настоящую сенсацию. Получено доказательство того, что Карл Маркс, один из самых влиятельных руководителей Интернационала, был личным секретарем графа Бисмарка в 1857 году и никогда не разрывал связей со своим патроном». {19}
Так Маркс был одновременно объявлен и главным коммунистом, и доверенным лицом самого могущественного реакционера Европы — другими словами, человеком, представлявшим опасность для любой из сторон.
В час ночи 2 апреля правительственные войска открыли огонь по Парижу, грохот пушек разорвал тишину. Отряды народной самообороны немедленно заняли свои позиции, горожане поспешили на баррикады, тревожный грохот барабанов рассылал сигналы тревоги по всему городу и звал народ к оружию. К 8 утра 20 тысяч человек на Левом берегу и 17 тысяч на Правом были готовы отразить атаку и выступить против французской армии. Ополчение было мобилизовано и вооружено — но лишено четкого руководства; у офицеров парижского гарнизона, которые должны были составить план обороны, такого плана не было {20}.
Не растерявшийся Флоранс возглавил отряд в тысячу человек 3 апреля и попытался атаковать правительственные войска, но эта атака была легко отбита — едва солдаты выдвинулись вперед, ополченцы разбили строй и рассеялись по улицам. Флоранс был вымотан в бою и пребывал в отчаянии от трусости своих бойцов {21}. Его адъютант предложил ему передохнуть в гостинице, однако ее владелец оказался предателем и уведомил правительство, что один из лидеров бунтовщиков находится сейчас в его доме. Полиция и солдаты ворвались в отель, убив адъютанта Флоранса. Затем они задержали самого Флоранса и установили его личность, найдя при обыске письмо его матери. «Это Флоранс!» — воскликнул один из полицейских (как рассказывал один англичанин, ставший свидетелем инцидента). «На этот раз берите его, он не должен уйти».
Разумеется, Флоранс и не смог этого сделать. Свидетель сообщил, что его спокойствие в присутствии двух десятков вооруженных людей привело допрашивавшего его офицера в такую ярость, что он нанес ему удар саблей по голове. Когда Флоранс упал на землю, другой офицер приставил дуло пистолета к его глазу и спустил курок {22}.
Смерть Флоранса была первой победой французского правительства в войне против Парижа. Его тело вместе с телом его адъютанта было погружено в телегу и отправлено в Версаль, где изысканные дамы и воспитанные господа — придворные нового правительства, бывшие не так давно придворными императора — весело хихикали при виде окровавленных тел {23}.
В Париже листовки не сообщали о его смерти: в них просто говорилось, что Флоранс добрался до Версаля. Люди думали, что это победа — и три сотни радостных женщин прошли по Елисейским Полям, выкрикивая, что они тоже идут в Версаль. На следующий день открылась истина. Флоранс был мертв, еще девять повстанцев взяты в плен и казнены {24}.
Лиссагарэ утверждал, что после 3 апреля обстановка в Париже изменилась. Парижане больше не ждали, что их командиры возглавят оборону; они взяли ее в свои руки {25}. 5 апреля на стенах домов появился плакат следующего содержания:
«Если вы устали прозябать в невежестве и нищете, если вы хотите, чтобы ваши сыновья выросли мужчинами, если желаете пользоваться результатами своего труда — а не быть бессловесным скотом для тяжкой работы и поля битвы; если вы не хотите, чтобы ваши дочери, которым вы не в силах дать образование и воспитание, превратились в инструмент для удовольствий в руках богатеев-аристократов; если вы хотите установления царства справедливости — рабочие, возьмитесь за ум! Поднимайтесь на восстание!» {26}
Похороны состоялись на следующий день. Хоронили не просто убитых парижан — хоронили несбывшиеся надежды. Лиссагарэ описал три похоронные процессии, украшенные красными флагами; в каждой было по 35 гробов, все погибшие были похоронены на кладбище Пер-Лашез: «Вдов сегодняшних поддерживали вдовы завтрашние». Процессии медленно двигались к уже подготовленным братским могилам. «На больших бульварах мы насчитали до 200 тысяч человек, а еще сотня тысяч бледных, печальных лиц глядела на процессии из окон домов». {27}