Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
В конце февраля Маркс пришел к выводу, что английские газеты не в состоянии правдиво описать положение ирландских заключенных в английских тюрьмах, и потому написал молодому коллеге по Интернационалу в Брюсселе, Сезару де Папу, предложив ему тезисы для статьи, которую тот должен был опубликовать в поддержку узников {85}. Де Пап опубликовал письмо Маркса дословно, в два этапа {86}. Маркс обвинял «страну буржуазной свободы» в применении пыток. Возможно, из-за того, что он не ожидал дословного опубликования письма, стиль изложения отрывист, без обычных словесных кружев Маркса. Однако это придало написанному еще большую убедительность. Он подробно описывает муки заключенных: Деннис Даулинг Малкахи, врач и редактор газеты «Ирландский Народ», «прикован к телеге, нагруженной камнями; на шее у него железный ошейник»; О’Донован Росса, владелец газеты, «35 дней провел в каменном мешке подземелья, день и ночь его руки были скованы за спиной»; Чарльз Кикем, еще один редактор «Ирландского Народа», не может пользоваться правой рукой из-за абсцесса, но его принуждают дробить камни и кирпичи левой рукой, выдавая на обед 6 унций хлеба и кружку горячей воды; О’Лири, 60– или 70-летний старик (его имя было Мерфи, но об этом никто не знал) посажен на хлеб и воду на три недели, потому что он объявил себя атеистом и отказывается признавать религию даже под угрозой применения силы.
Скорбный список пыток был очень длинным и включал в себя упоминание о смерти одного из заключенных, не выдержавшего мучений. Затем Маркс пишет, что были предприняты попытки проверить, как следят за здоровьем заключенных, но запрос на посещение тюрем был отклонен {87}.
В этом обращении Маркс был не одинок: Женнихен пришла в ярость, узнав, что «Марсельеза» поддержала английскую газету, предостерегая читателей от определения «ирландцы — политические мученики», и буквально выстрелила гневной статьей (подписав ее «Дж. Уильямс») 27 февраля, которая появилась во французской газете 1 марта {88}. В ответ «Марсельеза» прислала просьбу писать еще {89}. Так началась двойная жизнь Женнихен — гувернантки днем и защитницы ирландских узников ночью.
Она была в восторге не только от перспективы опубликовать свои статьи, но и оттого, что ее перо разоблачало несправедливость. Вся ее предыдущая жизнь прошла под влиянием идей и речей ее отца — теперь у нее появился шанс проверить свои собственные силы.
Первая статья Женнихен оканчивалась провокационной фразой: «Двадцать фениев умерли или сошли с ума в тюрьмах наигуманнейшей Англии!» {90}, а следующая статья была написана еще более остро и смело. В ней Женнихен обвиняла премьер-министра Гладстона во лжи и попытках скрыть преступления его правительства; в качестве доказательства она использовала письма О’Донована Росса, написанные огрызком карандаша на туалетной бумаге и тайно переданные на волю {91}. (Флоранс, ставший теперь постоянным гостем Маркса, перевел письма на французский, и Женнихен смогла полностью привести их в своей статье.) {92} Ирландца заставляли есть, словно животное, стоя на четвереньках, привязывали за шею к его тачке. Избитый, неоднократно лишенный пищи, он смотрел, как его сокамерники умирают в невыносимых условиях из бесчеловечного заключения: «Я не жалуюсь на наказания, которые изобретают мои надзиратели — моя работа заключается в том, чтобы страдать — но я настаиваю на своем праве рассказать всему миру о тех издевательствах, которым я подвергаюсь… Если мне суждено умереть в тюрьме, я прошу мою семью и моих друзей не верить ни единому слову, что обо мне скажут эти люди». Письмо было подписано «О’Донован Росса, политический заключенный, приговоренный к каторжным работам». {93}
Письмо произвело сенсацию. Оно звучало по-шекспировски, словно О’Донован говорил из самой могилы, обвиняя своих убийц.
«Марсельеза» выпустила специальный номер, посвященный политическим узникам, и слова Женнихен, словно лесной пожар, распространились по Брюсселю, Берлину, Дублину и на всем пути за океан, в Америку. В течение нескольких дней все английские газеты от Манчестера до Лондона — «Таймс», «Дейли Телеграф», «Стандарт» — перепечатали статью {94}. 16 марта лондонская «Дейли Ньюс» опубликовала ответ министра внутренних дел: он отвергал обвинения О’Донована, но признавал, что тот закован в кандалы {95}. Это дало «Дж. Уильямсу» тему для новой статьи в «Марсельезе», которую Женнихен и Маркс писали вместе {96}.
Маркс был вне себя от гордости за достижения дочери. Ее статьи послужили поводом для запроса в Парламенте — о полном публичном расследовании положения ирландских узников — который Гладстон был вынужден удовлетворить. Женнихен не только способствовала тому, что в конечном итоге узники вышли на свободу — она и в процессе расследования пыталась улучшить условия их заключения, постоянно поддерживая общественный интерес своими статьями. Маркс был уверен: Женнихен помогла разрушить иллюзию, что либеральные правительства более обеспокоены правами человека, чем реакционные режимы {97}. Он упоминал о статьях Женнихен во всех письмах того периода, неважно — интересовали они его корреспондента, или нет.
Энгельс также был в приподнятом настроении. «Женни может кричать «Победа на всех фронтах!» Если бы не она, Гладстон никогда не допустил бы нового расследования». {98}
Жизнь Женнихен той весной заиграла новыми красками. Хотя ее статьи были подписаны псевдонимом, все, принадлежавшие к кругу ее отца, знали настоящее имя автора (жена О’Донована Росса, Мэри думала, впрочем, что Дж. Уильямс — мужчина, и была очень доброжелательно настроена, пока не узнала, что это Женнихен — в этот момент ревность пересилила чувство благодарности {99}).
Женнихен начала получать деловые предложения уже не как дочь Карла Маркса, а как Женни Маркс, писательница. Супруга итальянского коммерсанта в конце марта пригласила ее на вечерний прием, где присутствовали лондонские знаменитости; Женнихен читала Шекспира и «имела бешеный успех», если верить ее отцу, впрочем, абсолютно предвзятому критику. Она даже начала снова брать уроки пения, и ее мысли снова обратились к сцене {100}.
Кроме всего прочего, на Женнихен обратил внимание Флоранс. Широкоплечий блондин с бородой и яркими голубыми глазами, в свои 32 он очень напоминал человека 1848 года — порывистый романтик, ренегат правящего класса. Сын французского аристократа, член Парижской Академии наук, Флоранс был еще и ученым — он писал книгу по этнографии — однако променял науку на более захватывающее приключение: стал солдатом свободы и революции, предлагая свои немалые способности любой стране или любому делу, которое он сам считал достойным. Он излучал физическую силу, хотя в кабинете Маркса выглядел изящным, хорошо воспитанным и — да, веселым и обаятельным {101}. Женщины Маркса влюблялись в него, одна за другой. Женнихен — особенно, она называла его «самой необычной смесью ученого и человека действия». {102} Они работали вдвоем, занимаясь проблемами ирландских узников — и следя одним глазом за Францией, где попытки Наполеона сохранить свой авторитет, казалось, приводили к ровно обратному результату.
Плебисцит был запланирован на 8 мая 1870 года, французским избирателям должно было быть предложено одобрить конституционные поправки, которые позволили бы Наполеону III обойти законодательные органы и обратиться напрямую к народу, чтобы изменить законы. С точки зрения Наполеона, текст был написан блестяще — формулировки были настолько расплывчаты, что как бы ни пошло голосование, Наполеон выигрывал.
Однако то, что он сам считал хитрым и умным ходом, критиками его было расценено как акт отчаяния лидера, чья власть прогнила до такой степени, что он вынужден обманывать свой народ, чтобы заручиться его поддержкой {103}.
Члены Интернационала обсудили маневр императора на встрече в конце апреля, на которой присутствовали 1200 делегатов. Было решено призвать избирателей воздержаться от фальшивого плебисцита. В ответ правоохранительные органы провели единовременные обыски в отделениях Интернационала в Париже, Лионе, Руане, Марселе и Бресте {104}. Интернационал был объявлен нелегальной тайной организацией, его членов обвинили в подготовке покушения на Наполеона. На самом деле идея подобного заговора витала в воздухе, но к Интернационалу не имела никакого отношения: полиция выдумала фальшивый заговор, чтобы оправдать свою атаку на оппозицию {105}.
Посреди всей этой драмы Лафарг и Лаура, регулярно информировавшие Маркса о положении дел во Франции, хранили молчание. В конце февраля их дочка Женни, о которой Лафарг говорил, что она совершенно здорова, умерла {106}. Лаура описывала себя как «оглушенную горем» и не могла думать о письмах {107}. Когда Маркс в конце концов узнал о случившемся, он всей душой стремился поддержать ее, но понимал, что любые его слова бессмысленны перед лицом трагических обстоятельств.
«Я сам так много страдал от подобных утрат, что не могу не сочувствовать тебе всем сердцем. Тем не менее, из того же личного опыта я знаю, что все мудрые и утешительные банальности, произносимые по этому поводу, только усиливают настоящее горе, а не успокаивают его». {108}