Карл Великий: реалии и мифы
Шрифт:
Тем не менее, Карл Великий внес немалую лепту в формирование представлений о священном характере власти короля во Франции, в развитие того культа короля и государства, что входит в понятие «королевской религии». И если впоследствии его образ отступил перед другими королями, реальными и мифическими, в XIV–XV веках его авторитет был еще достаточно весом. Оставаясь до конца XV века скорее легендарным героем эпоса, чем реальным историческим персонажем, император «с пышной бородой» был точкой отсчета истории королевства, идеалом для подражания и инструментом политической пропаганды.
Рождение французского королевства — национального государства, осознавшего свое отличие от других частей империи Карла Великого, датируется XIII–XV веками. Поиск своей идентичности превратил эпоху Карла в объект коллективной памяти. Потому имя Карла Великого всегда присутствует в перечне самых славных французских королей наряду с Хлодвигом, Людовиком Толстым, Филиппом Августом, Людовиком Святым, Филиппом Красивым. И даже когда число королей сведено до минимума, в числе самых значительных есть и его имя. Так, у Жана Жувеналя дез Урсена за мир во Франции молятся Святой Хлодвиг, Святой Карл Великий и Святой Людовик; по свидетельству Дюнуа на процессе реабилитации Жанны Девы, перед осадой Орлеана она видела «Святого Людовика и Святого Карла Великого, моливших Бога за спасение короля и города». В этом контексте показательна и титулатура Карла Великого. Кристина Пизанская пишет о «Карле Великом (Charlemaigne), кто за свое величие и подвиги был назван так (Charles le Grant)»; у Филиппа де Мезьера он «доблестный, святой и благословенный (benoit), время его правления — период расцвета (flori temps de Charlemaigne), он король Франции и император. Ж. Жувеналь дез Урсен пишет о дважды великом Карле: «Charlemaigne le Grant, Charles le Grant nomme Charlemaigne».
Главное в этой титулатуре, что он король Франции и французов и лишь потом император Рима. Так утверждалось, что Франция — основа империи Карла Великого, который лишь присоединил к титулу короля франков императорскую корону. В процессе распада общего фонда исторической памяти народов империи, подданные Капетингов и Валуа не переставали считать Карла Великого, прежде всего, французом — французским королем, кто завоевал для Франции Гиень и Аквитанию, кто заложил основы процветания королевства и остается его покровителем.
Но этому «постоянству» предшествовала трудная, долгая и кропотливая работа идеологов королевской власти, пророков и мучеников «королевской религии». Идея преемственности на троне была центральной в становлении королевской власти, поскольку в Средние века мощь государства опиралась, прежде всего, на давнее происхождение, на континуитет институтов и истории. Сила традиции была такова, что ее, если возможно, предпочитали любым иным аргументам. И власть короля проистекала от древности крови в его венах: чем древнее его род, чем убедительнее генеалогия, тем полноценнее и тверже власть. Единственная королевская ветвь, которая давала тогда право на верховную власть, была династия Каролингов, и многие правящие фамилии объявляли себя наследниками Карла Великого (графы Фландрии, Брабанта). В такой ситуации идеологам королевской власти во Франции пришлось решать проблему разрывов 987 и 1328 годов.
Поразительно, но к северу от Альп редко кто сомневался, что Каролинги происходят от Меровингов и восходят к троянцам. Что до генеалогии Капетингов, то о ней просто умалчивали; ее составляли только их враги. Однако узурпацию власти Гуго Капетом требовалось затушевать, поскольку французы вряд ли бы примирились, что легитимность их короля основана не на крови. А поскольку королевство Франции никогда не переставало пользоваться моральным авторитетом как продолжение власти Каролингов, подкрепленным успехом героического эпоса и хроник, в частности Псевдо-Турпина, заключенные при Людовике VII и Филиппе Августе династические браки позволили объявить о возвращении на трон потомков Карла Великого. Как Каролинги намекали, что происходят от сестры Дагобера, так и Людовик VII, женившись в 1160 г. третьим браком на Аделаиде де Шампань, а их сын Филипп Август — в 1180 г. на Елизавете де Эно, восстановили разрыв и стали одновременно наследниками Гуго Капета и Карла Великого. Отныне провозглашалось, что на троне Франции правит все время образцовая, священная династия. Уже с этого времени берет начало традиция давать наследникам трона имя Карл. Это нашло отражение в «Трактате о коронации» Жана Голена, где утверждается, что королевство Франции всегда передавалось по мужской линии потомкам Карла Великого.
Возвращение на трон Каролингов (reditus regni Francorum ad stirpem Karoli) имело, однако, два негативных аспекта. Первый — ретроспективный: семь предыдущих королей оказывались не Каролингами, что подрывало их легитимность. Второй — перспективный: устанавливалась связь с Каролингами по женской линии, и к XIV веку это стало основной проблемой короны. Разрыв 1316 и 1328 годов поставил под сомнение связь Капетингов с Каролингами, не говоря уже о Валуа. В придуманой окружением Карла Великого легенде о «ленивых королях», последних Меровингах, была весьма привлекательна для последующих поколений чиновников короля идея о том, что король — это служение, предусматривающее не только кровь, но и достоинства монарха. Тем более что к XIV веку функции короля усложнились, они требовали большей компетентности и знаний. Об этом писались все наставления государям, политические трактаты. Так Никола Орезм пишет о королевском звании (dignitas regia), о том, что королевская власть — не рента, а должность. Вслед за Винцентом из Бовэ французские интеллектуалы первой половины XIV века сомневались в превосходстве наследственной монархии над выборной, к тому же две самые авторитетные в христианском мире власти — папы и императора — основывались на процедуре выборов. Ничто не мешало Франции вернуть в силу выборную практику, которая под влиянием идей Аристотеля в переводах Никола Орезма завоевывала все больший авторитет и распространилась в это время на высших чиновников королевской администрации — канцлера, первого президента Парижского Парламента, а затем и всех чиновников верховного суда.
С особой силой эта идея выразилась в трактате, написанном по поручению Карла Мудрого его советником Эвраром де Тремогоном, — в «Сновидении садовника». Там, описывая процедуру смещения последнего Меровинга, автор настаивает на преимуществе достоинств претендента на трон: «Пипин, король Франции, отправил к папе Захарию гонцов, дабы спросить его, кого он считает лучшим королем Франции, того, кто ради общего блага королевства несет большие тяготы, или того, кто ленив и ничего не делает для государства (chose publique), его защиты и сохранения; на что Захарий ответил, что тот должен скорее называться королем, кто защищает королевство». И все же чиновникам пришлось отказаться от идеи выборной монархии ради противопоставления Французского королевства Империи. Однако рассуждения о достоинствах монарха не прошли бесследно. Даже признавая узурпацию власти Каролингами, автор «Сновидения садовника» подчеркивает, что «Франция перед всеми иными королевствами благословенна, хотя в своем начале имела силу и насилие, с течением времени оно было очищено… через согласие народа, ибо очевидно, что народ Франции сместил Хильдерика… и поставил на его место Пипина… и эта сеньория со времени Пипина есть истинная и согласная Богу и Святым Писанием установленная». Святость этой династии автор видит, прежде всего, «в деяниях и чудесах монсеньора Святого Карла Великого». Именно Карл Великий стоит у истоков наследственной передачи власти во Франции: «Карл Великий, коему вручена была орифламма и система выборов папы и императора и короля Франции, постановил вкупе с Церковью…, что Французский престол будет передаваться ближайшему наследнику мужескому, ибо всякий разумный человек признает, что недостойна женщина ни такого звания (dignite), ни такого помазания», сказано в «Трактате о коронации» Жана Голена.
Политическая теология крови, обозначившись около 1300 г., достигла своего апогея в период «двойной монархии» после договора в Труа 1420 г., когда сторонники дофина Карла настаивают, что только кровь имеет значение, и даже король Франции не может лишить своего сына прав на трон, данных по праву рождения. Это окружение Карла отрицает значение коронации и после смерти Карла VI в 1422 г. сразу же именует дофина Карлом VII до коронации 1429 г.
Преемственность на троне стала ведущей темой всех политических трактатов XIV–XV веков, в которых Карл Великий представлялся как предок нынешних королей. Так, Филипп де Мезьер в «Сновидении старого паломника», наставлении будущему Карлу Безумному, неоднократно пишет о Карле Великом как о предке короля: «твой великий предшественник (predecesseur), твой великий отец и крестник (parrain), великий отец, предок и крестник». Жан де Монтрей в трактате «Regali ex progenie» подчеркивает прямую линию через возврат Каролингов при Филиппе Августе («вернул корону потомкам Карла Великого») на троне Франции «рода Карла Великого до наших дней». Он же в трактатах 1409–1413 годов намечает последовательность трех династий: «Во Франции было три династии королей: первая Меровингов, вторая Пипина, отца Карла Великого, третья Гуго Капета… Он происходит по отцу от Карла Великого, а по матери от императора тогдашнего». «Песнь о Гуго Капете» (вторая половина XIV века) также намекает на императорские корни Гуго Капета, но не проясняет его связи с Карлом Великим. В XV веке проблему ловко обходили и писали просто: «затем на трон пришли Капетинги, которые были родственны (apparentes) Каролингам». Во второй половине XV века Людовик XI уже спокойно говорит о своих «меровингских и каролингских предках».
Имя Карл для наследников французского трона, появившись в период reditus при Филиппе Августе, приобрело особую значимость в XIV веке в контексте пророчества иоахимитов, ставшего формулой французского мессианства, о том, что Карл, сын Карла из рода Каролингов и дома Франции будет последним императором, восстановит империю Карла Великого и реформирует церковь. И Карл Мудрый стал первым королем Франции, кто присоединил к своему имени цифру: он называл себя Карлом Пятым, а его окружение Карлом Великим Пятым (Charlemaigne le Quint de ce nom). Так он собственноручно подписывал книги своей библиотеки. Возможно, названный Карлом в честь крестного отца Карла Алансонского, брата Филиппа Валуа, он хотел, ввиду всего десятилетнего пребывания Валуа на троне, связать себя с прославленным, хоть и мифическим предком. Выбрав число 5 (хорошая цифра для адептов нумерологии), он вряд ли точно знал, что был именно пятым, но кто бы разобрался в последних Каролингах. Тема Карла как наследника Карла Великого на троне подхвачена в «Сновидении садовника»: «среди королей Франции, что были под именем Карла, ты пятый». Само имя интерпретируется как ясный свет (clara lux), «истинный свет страны и правосудия». Пророчество иоахимитов должно было сбыться при его сыне Карле VI, на которого возлагались большие надежды, и Филипп де Мезьер в «Сновидении старого паломника» убеждает его, что вскоре даже турки добровольно перейдут под его власть. Вновь это пророчество появляется в отношении его сына Карла VII: в «Балладе о коронации» 1429 г. сказано, что пришел последний Карл Великий» (voicy venir le second Charlemaigne). Карл VIII, подражая Карлу Великому, пытался завоевать Италию и назвал сына Карл-Роланд.
Но как могли сведущие люди одновременно говорить о прямых потомках Карла Великого и настаивать на салическом законе о наследовании по мужской линии, ведь одно исключало другое. Можно, разумеется, подозревать окружение королей в намеренной лжи, в использовании невежества французов в исторических корнях. Но был и иной аспект, более тонкий. У идеологов королевской власти — юристов и чиновников — могло произойти смещение понятий, поскольку слово «генеалогия» означало также каталог. Так называл в начале XV века нотариус и секретарь последовательность своих предшественников на конкретной должности чиновника. Раз наследование на должность короля идет от крови, они так и пишут, перечисляя всех предшествующих королей и не обращая внимания на то, были ли они на деле прямыми родственниками. Здесь сказалась важная роль чиновников в утверждении «королевской религии» и особенности их инструментария. Генеалогии, составленные ими, говорят не о родстве, а о наследовании, преемственности.