Картина без Иосифа

Джордж Элизабет

— Значит, ты идешь с ним. Чтобы покончить со всем этим.

— Мне будет спокойней, если ему не придется идти одному. В конце концов, я втянул его в эту историю.

— Ты хороший друг, Саймон.

— Он тоже.

— Ты и мне хороший друг.

Он подошел, сел на край кровати. Накрыл ладонью ее сжатые в кулаки руки. Она разжала один кулак, и он почувствовал, что у нее на ладони что-то лежит. Камень, с двумя кольцами, нарисованными на ярко-розовой эмали.

— Я нашла его на могиле Энн Шеферд, — сказала она. — Он напомнил мне о браке —

кольца и как они нарисованы. С тех пор я ношу его с собой. Я думала, мне поможет в наших с тобой отношениях и я стану лучше.

— Я не жалуюсь, Дебора. — Он поцеловал ее в лоб.

— Ты хотел говорить. Я — нет. Прости.

— Я хотел прочесть проповедь, — произнес он, — а это не разговор. Ты не захотела слушать, и в этом нет твоей вины. — Он встал, надел перчатки. Достал шарф из комода. — Не знаю, сколько времени это займет.

— Не важно. Я подожду. — Она положила камень на столик.

Линли ждал на крыльце. Он смотрел, как на свету, падавшем от уличных фонарей и домов вдоль дороги на Клитеро, тихо и неумолимо идет снег.

— Она была замужем только раз, Саймон. За этим самым Янапапулисом. — Они шли к автостоянке, где он оставил «рейнджровер», взятый напрокат в Манчестере. — Я пытался понять, как Робин Сейдж принимал решение, и пришел к такому выводу. В конце концов, она неплохая женщина, любит своих детей и была замужем только раз, несмотря на свой стиль жизни до и после этого брака.

— Что с ним случилось?

— С Янапапулисом? Он подарил ей Линуса — четвертого сына — и потом связался с двадцатичетырехлетним парнем, только что прибывшим в Лондон из Дельф.

— С вестью от оракула?

— Он привез кое-что получше, — улыбнулся Линли.

— Она рассказала тебе и остальное?

— Косвенно. Сказала, что у нее слабость к смуглым иностранцам: грекам, итальянцам, иранцам, пакистанцам, нигерийцам. Говорит, они только пальцем ее поманят, а она уже беременна. Непонятно почему. Только отец Мэгги был англичанин и тот еще фрукт, как она говорит.

— Ты поверил в это? И в то, как Мэгги получила травмы?

— Поверил ли я, не имеет значения. Робин Сейдж поверил. И отправился на тот свет.

Они сели в машину, и мотор заурчал. Линли дал задний ход, и они выбрались через лабиринт машин на улицу.

— Он остановил свой выбор на морали, — заметил Сент-Джеймс. — Принял сторону закона. А что бы сделал ты, Томми?

— Я бы вник в эту историю, как сделал он.

— Выяснил бы правду? А потом что?

Линли вздохнул и поехал на юг по дороге на Клитеро.

— Бог мне помог, Саймон. А так не знаю. Я не обладаю той моральной правотой, которой, видимо, обладал Сейдж. Для меня нет ни белого, ни черного в этой истории. Только серое, несмотря на закон и мои профессиональные обязательства перед ним.

— Но если бы тебе пришлось решать?

— Тогда все свелось бы к преступлению и наказанию.

— Преступление Джульет Спенс против Шей-лы Коттон?

— Нет. Преступление Шейлы в отношении девочки: во-первых,

она оставила ее с отцом, что дало ему возможность причинить ей травму, затем бросила одну в машине ночью, и ребенка похитили. Пожалуй, она заслуживает того, что у нее отняли дочку на тринадцать лет — или навсегда — за эти ее преступления.

— А потом что?

Линли посмотрел на него:

— Потом я попадаю в Гефсиманский сад и молю, чтобы кто-то еще выпил чашу. Что, как я полагаю, делал и сам Сейдж.

Колин Шеферд видел ее в полдень, но она не пустила его в коттедж Мэгги больна, сказала она. Температура высокая, озноб, расстройство желудка. Побег с Ником Уэром и сон на каменном полу — пускай не всю ночь — сделали свое дело. Она и эту ночь плохо спала, но сейчас заснула, и Джульет не хочет ее будить.

Она вышла на улицу, чтобы сообщить ему об этом, закрыла за собой дверь и стояла, дрожа от холода. Вышла она, видимо, чтобы не пустить его в коттедж, и стояла на холоде, чтобы он скорей уехал. Если он любит ее, то не станет долго держать ее на холоде, видя, как она дрожит.

Язык ее тела был достаточно красноречив: судорожно скрещенные на груди руки, пальцы, вцепившиеся в рукава ее фланелевой рубашки. Но он сказал себе, что это всего лишь холод, и стал искать подоплеку в ее словах. Он всматривался в ее лицо, заглядывал в глаза и прочел вежливость и сдержанность. Она нужна дочери — и не бросит ее, если он не эгоист, то должен это понять.

— Джульет, когда мы сможем поговорить? — спросил он.

Она бросила взгляд на окно спальни Мэгги:

— Я должна быть рядом с ней. Ей снятся кошмары Я тебе позвоню, как только смогу, хорошо? — И тут же ускользнула в коттедж, тихонько закрыв за собой дверь.

Он слышал, как в замке повернулся ключ.

Ему хотелось крикнуть:

— Ты забыла. У меня есть свой собственный ключ. Я могу заставить тебя говорить со мной. — Но вместо этого он долго смотрел на дверь, пересчитал все шурупы, стараясь унять бешено колотившееся сердце. Его разбирала злость.

Он продолжил объезд участка — помог трем водителям, недооценившим обледенелые дороги, загнал пять овец за разваливающуюся стену возле фермы Скелшоу, положил на место камни, застрелил бродячую собаку. Все эти повседневные дела не мешали ему размышлять. Он пытался разобраться в своих мыслях.

Время шло, а она все не звонила. Он ждал, беспокойно расхаживая по дому. Выглянул в окно и посмотрел на девственно нетронутый снег, лежавший на кладбище церкви Св. Иоанна Крестителя и дальше на пастбищах и склонах Коутс-Фелла. Он разжег камин и позволил Лео нежиться возле него. День клонился к вечеру. Он почистил три ружья. Налил чашку чаю, добавил в него виски и забыл выпить. Он дважды снимал трубку, желая убедиться, что связь не нарушена. Ведь снегопад мог повредить линию. Но бессердечный гудок сообщил ему, что со связью все в порядке, чего, видимо, нельзя было сказать о самой Джульет.